Мария Заболотская - Рыжая племянница лекаря. Книга вторая

— Ты говоришь сейчас о том, чего не понимаешь, — недовольно произнес Хорвек именно то, чего я и ожидала. — Разве не ты когда-то хотела, чтобы я ничего не рассказывал о магии?

— А разве не ты когда-то считал, что мне эти знания не повредят? — огрызнулась я, разозлившись из-за того, что так верно угадала. — Знаю, с чего ты вдруг изменил свое мнение! Не хочешь показывать себя передо мной неумехой, оттого и напускаешь таинственности. Неужто ты думаешь, что я стала бы над тобой насмехаться, если бы узнала, что у тебя недостает каких-то способностей? Надо мной самой смеялись все кому не лень, и если уж я чему и научилась — так это помалкивать, когда кто-то попадает впросак.

Мои слова, конечно же, вызвали у него улыбку, как это бывало всегда, когда я пыталась спорить с демоном на равных, однако, чтобы не распалять меня еще больше, он чрезвычайно серьезно поблагодарил меня и заверил, что никогда не позволил бы себе усомниться в моем добросердечии.

— Видишь ли, способности к колдовству сами по себе ничего не стоят, — пустился он в объяснения, без которых утихомирить меня оказалось не так-то просто. — Многие люди, одаренные магически, доживают до самой смерти, так и не сотворив ни одного волшебства. Чем слабее дар — тем меньше вероятность, что человек сумеет его развить. Вот ты, к примеру, могла бы никогда не узнать о том, что умеешь колдовать, и незнание это не причинило бы тебе никакого вреда, — тут я не сдержалась пробормотала, что в это верю весьма охотно, вновь заставив Хорвека рассмеяться.

— …Учиться магии следует с того самого момента, как сила пробудилась — а случается это чаще всего в отрочестве, — продолжалась неторопливая речь, странным образом меня успокаивавшая и напоминавшая прежние времена. — Но время упущено, и теперь даже самый искусный учитель не сможет привести тебя к тому, что ты могла бы сотворить, начнись обучение в положенный срок. Что говорить обо мне, существе противоестественном? То, что во мне появилась магия — странный и дурной знак. Я не могу ею управлять, и сила эта пробуждается то от гнева, то от ненависти… Потом уходит и я вновь слабею. Приведи когда-то ко мне кто-то такого ученика — я бы сказал, что проще и правильнее будет его убить, поскольку ничем добрым эта затея не обернется. Но так уж вышло, что я сейчас и учитель, и ученик одновременно, а смерть моя скорее погубит тебя, чем спасет… Что за насмешка судьбы — знать куда больше, чем уметь!.. Как ты говорила? Взять в ученицы рыжую ведьму?.. — вдруг воскликнул он, с недобрым видом улыбаясь каким-то невысказанным мыслям. — Славная шутка! Самые лучшие шутки всегда похожи на правду!..

Я кивала, делая вид, что понимаю его недомолвки, но на самом деле мне просто хотелось, чтобы Хорвек больше не смолкал — я так истосковалась по временам, когда он свободно говорил со мной!.. Не зная толком, как помочь, я собрала целую пригоршню угольков, и подсовывала их бывшему демону, стоило ему только затихнуть и помрачнеть. Он принимал их с неизменной улыбкой, и с такой же улыбкой отбрасывал прочь, когда заклинание не срабатывало. Я знала, что он изображает это легкомысленное веселье для меня, хоть на самом деле каждый проигрыш уязвлял его и лишал надежды.

Уже вечерело, но из-за многочисленных остановок мы прошли совсем немного. Лесные люди говорили, что к ночи мы должны выйти к болотистой низине, именуемой Староречьем. Мы оказались слишком слабы для такого перехода: солнце скрылось за ветвями, опустившись совсем низко, а вокруг нас простирался все тот же мрачный хвойный лес.

— Ну и славно, — сказала я с преувеличенной бодростью. — Ночлег около болота не так уж хорош: сырость, вонь, и хорошо еще, если там никто не утоп — а то ведь утопленники, говорят, выходят к кострам погреться… Мы с дядюшкой как-то ночевали у реки, и дядюшку после того несколько дней мучили боли в спине. Он говорил, что так бывает, когда водяная нечисть из вредности подует на спящего или потрогает холодной рукой — непременно застудит!..

Кое-как разведя огонь, мы умостились рядом друг с другом — вечерний холод пронимал до костей. Одежда наша не годилась для странствий, и я с досадой вертела в руках золотую монету, оказавшуюся такой бесполезной в этой глуши, несмотря на свой яркий блеск. Положив ее обратно в карман, я достала очередной уголек.

— Ну-ка, попробуй — вдруг этот будет счастливым? — предложила я с настойчивостью, которой было бессмысленно противоречить, и Хорвек, вздохнув, принялся нашептывать заклятие. Уголек лежал на его ладони, ничуть не изменяясь. Однако мой взгляд был так внимателен и неотрывен, что выбросить его бывший демон не смог — со смехом называя меня требовательнейшим из наставников, он повторял заклинание десятки раз, то откровенно дурачась, то почти всерьез злясь. Темнота сгущалась, но мы не замечали этого, увлекшись тем, к чему изо всех сил старались относиться как к забаве — иначе с отчаянием было бы не совладать.

Хорвек так и не сказал мне, как должно сработать заклятие, оттого я недоуменно вытаращилась, когда он вдруг смолк, улыбаясь удивленно и торжествующе, вдруг воскликнул:

— Смотри!

Уголек, как мне показалось вначале, остался точно таким же как и раньше. Я было открыла рот, чтобы спросить, на что же тут полагается глядеть, как вдруг по краям черноты пробежали красные полоски, тонкие, как волос, а затем уголек покраснел, раскалившись, словно его достали прямиком из костра. Зрелище это было настолько поразительным, что я несколько секунд таращилась на ладонь Хорвека, прежде чем спохватилась и ударила его по руке снизу, выбивая уголек.

— Да ты же обжегся! — вскричала я, с возмущением глядя на красную отметину. — Знала бы я, что вся эта морока ради эдакой дряни — сказала, чтоб попросту сунул руку в огонь! Уж поверь, вышло бы ровно то же самое!

Но Хорвек все так же улыбался, восторженно и мечтательно.

— Впервые я сумел это сделать, когда мне было семь или восемь лет, — сказал он. — И, кажется, даже тогда это обрадовало меня меньше.

— Сдается мне, в ту пору ты был умнее, — проворчала я, поворачивая пострадавшую руку то так, то эдак. — Чему здесь радоваться? Как, скажи на милость, это лечить? Ты и так весь исцарапан, избит — живого места нет!

— Все это пустяки, — отвечал он, откровенно не вслушиваясь в мои слова. — Разве ты не видишь? Я сумел сотворить магию! По собственной воле!..

Я собиралась сказать, что в подобной магии не вижу ровным счетом ничего ценного, однако странный звук заставил меня смолкнуть. Тихий трескучий кашель раздался из темноты, а затем старый, дрожащий голос затянул тоскливую песенку, слов которой я разобрать не смогла — то был какой-то древний язык, больше походивший на волчий вой, крики козодоя и уханье совы, чем на человеческую речь.