Алина Борисова - Опекун для юной девы

— Моя спальня, — кивнул он на нее. — Тебя туда не зову и даже на экскурсию не приглашаю, не дрожи.

— Я не… А разве?.. Я думала — здесь много квартир…

— Квартир много, а выход на крышу только у меня. Личный. Так что мы с тобой уже внутри моей квартиры. Но не в той ее части, где стоит бродить маленьким девочкам. Идем, — толкнув дверь в конце короткого коридора, он вывел ее в гостиную. Небольшую, и кажущуюся просторной только благодаря минимализму обстановки: пара кресел с крохотным журнальным столиком у одной из стен, письменный стол у окна да этажерка с книгами в углу.

— Ну, гостиная, понятно, общая, ее в любом случае не минуешь, комната проходная, — мужчина сделал неопределенный жест рукой, не то представляя комнату, не то отмахиваясь от нее. — А твоя комната будет здесь, — он открыл перед Аней дверь в левой стене гостиной. — Здесь у меня комната для гостей была. Чего-то специально для тебя подготовить я не успел, мне всего час назад сообщили, как сильно меня ценит высокое начальство. Пока с делами закончил, пока до дома добрался — уже и ты прилетела. Но самое основное, думаю, найдем.

Самым основным в комнате была кровать. Поскольку занимала ее практически всю. Вдоль одной из стен был как-то втиснут шкаф. Между кроватью и окном уместилась прикроватная тумбочка. На этом, собственно, все. Ну, не считая огромного зеркала напротив кровати.

— А гостей у вас, видимо, бывало много…

— А комната для них всего одна. Приходилось складировать вповалку, — поддакнул он ей. И уже серьезно добавил, — мебель мы поменяем, не переживай. Сделаем так, чтоб тебе было уютно.

Он, наверно, успокоить хотел. А у нее ноги подкосились. Села. Тяжело, сгорбившись.

— Я никогда не вернусь домой, верно? Они обманули и это… в самом деле все, навсегда?

— Верно, Анют, — он присел рядом, попытался обнять за плечи, но она снова вздрогнула, и он тут же убрал руку. — Вам должны были объяснить: законы нашей страны не предполагают обратного пересечения границы. К нам попасть можно. Вернуться обратно — уже нет. Закон един для всех, причины пересечения границы значения не имеют. Твой дом теперь здесь. Навсегда.

— Но нам сказали не это! Нам все объяснили совсем иначе! Просто наш самолет… он неисправен, из-за грозы, и нам… — слезы текли потоком, эмоции захлестывали, — … нам обещали, что его починят, а мы пока… просто в гостиницу, переночевать, а уже завтра… — рыдания захлестнули. Она упала лицом вниз на безразмерную эту кровать… с зеркалом… как в дешевом борделе… или… бордель и есть, и гостям здесь будет теперь предлагаться не только комната, но и она в придачу…

А он сидел рядом и бессильно смотрел, как вздрагивают худенькие плечи. Ее хотелось обнять. Посадить на колени, прижать к груди, поцеловать хотя бы в лобик, утешить. Но ей не нравились его прикосновения. Подсознательно, на уровне инстинктов. Слишком молодая. Незрелая. Не такая. Ребенок чужой страны. Первозданный человек. И что ему делать с ней? Перепуганной, беспомощной, наивной…

Заключенный контракт, конечно, прописывал четко всю палитру его возможных действий. Да только чихать он хотел на такие контракты! Он и в Чернометск не от голода переехал, и людскими жизнями никогда не баловался. Даже у тех, кто сам был не прочь предложить ему всего себя, никогда не брал больше, чем человек мог отдать ему без риска. А уж чужеземную девочку, его отнюдь не жаждущую, обманутую, даже мыслей о сексе еще боящуюся…

Контракт предполагал еще и заботу — о том, кто доверил тебе свою жизнь. И пусть она ничего ему не доверяла, и даже не знала, что жизнь ее теперь принадлежит ему, заботиться о ней он был отныне обязан. Согласно его представлениям о собственной чести. А как там представляют себе ситуацию всякие выродки с военной базы — лично его не касается.

Он решительно поднялся, открыл дверцы шкафа. Она не заметила. Все так же плакала, уткнувшись лицом в покрывало. Только вздрогнула, когда он тихонько потянул на себя пиджак. Но не возразила, позволив ему забрать свою вещь. Вздрогнула гораздо сильнее, когда его пальцы коснулись плеча, аккуратно поддевая словно впившийся в кожу ремешок ее сумки. И вновь не возразила, позволив забрать и ее. Только обернулась и взглянула ему в лицо. И столько отчаянья затравленной на охоте зверушки было в ее глазах… И теперь уже он невольно вздрогнул.

Он охотился, да. Давно и совсем не здесь. И больше ему не хотелось. И тоже уже давно. Потому и уехал сюда, где люди смотрели иначе, где улыбались в ответ на его улыбку…

— Ты так смотришь, будто следующим шагом я сдеру с тебя кожу, — непринужденно улыбнуться здесь и сейчас оказалось сложно, но он справился. — А я просто хочу укрыть, — и осторожно укутал пледом. — Ножки поджимай, они тоже совсем замерзли.

— Я… в обуви…

— Вместе с обувью, — разувать ее сейчас он не рискнул, опасаясь напугать еще сильнее. — Что такого страшного на твоих ботинках, что у нас не получится потом отстирать?

Она послушно поджала ноги, позволяя укутать и их.

— А знаешь, — вновь начал он, не позволяя ей остаться наедине со своим горем, — твой наряд здорово отличается от местных. Здесь девы такие короткие штанишки не носят. Только длинные, до пола. А если юбку — то ниже колена.

Она чуть дернулась под пледом, словно пытаясь укрыться еще сильнее.

— Так я в Ваших глазах выгляжу неприлично? И Вы… считаете меня распутной, и потому… — сразу вспомнились всякие истории про арабские страны, и как там к европейским женщинам относятся, которые местной моде не следуют.

— В моих глазах ты выглядишь несчастным, насмерть перепуганным ребенком. А до распущенности тебе столь далеко, что я не уверен, что ты и знаешь толком, что это значит. И даже не готов просвещать.

— Но вы же сами сказали…

— Что здесь так не носят? Сказал, — и вновь напугал, вместо того, чтобы отвлечь и успокоить. Он осторожно присел рядом, стараясь не прикоснуться. — Всего лишь имел в виду, что для прогулок по городу понадобятся другие наряды. Ну, ты же девочка, должна любить обновки. Неужели совсем не любопытно?

Девочка тихонько вздохнула. Любопытства в ее эмоциях не мелькнуло, но тревога чуть смазалась — самую малость. Аня так и осталась лежать — наискось, на самом краю, как упала. Даже не попыталась подняться или сменить положение.

— А лично я против твоего наряда ничего не имею. И я совсем не возражаю, чтоб ты ходила в нем дома, если тебе так удобней, — его голос, в отличие от прикосновений, успокаивал. — Я родился и вырос в стране, где женщины носят куда более открытые одежды. И при этом в упор не понимают, что же такого ужасного мерещится людям в слове «распущенность».

— А Вы разве не из Сибирии? Вы тоже попали сюда из нашего мира? — вот теперь он сумел пробудить в ней любопытство. Искреннее, с теплотой… и надеждой.