Мари Руткоски - Поцелуй победителя

Кестрел вновь вошла в палатку.

На этот раз отец заговорил прежде, чем она успела открыть рот.

— Дай мне свой кинжал.

Из глаз девушки заструились горячие слезы.

— Ты не посмеешь.

— Отвяжи мою руку. Дай кинжал.

— Нет.

— Это последнее, о чём я прошу.

— Ты не можешь просить меня помочь тебе свести счёты с жизнью.

Он больше не смотрел на неё.

— Почему ты сохранил мое письмо? — вновь спросила она.

— Ты знаешь.

— Что, сожаление?

— Неверное слово.

— Тогда что?

— Невозможно подобрать правильные слова.

— Придумай что-нибудь.

— Не могу.

— Сейчас же.

Он сглотнул.

— Захотел. Я не знал… каким образом всё стало невозможным. Вот, что бывает, когда уничтожаешь самое драгоценное для себя.

— Это ты принял решение.

— Да.

— Почему?

Он не ответил, но его глаза превратились в непроницаемые оболочки, и Кестрел поняла, что дело было не только в кодексе чести генерала, заставившем его рассказать императору о её измене. Отец захотел причинить ей боль, потому что она причинила боль ему.

Он ответил:

— Я не считал, что это происходит по-настоящему. Словно был во сне.

— Тебе известно, — произнесла она шепотом, — что со мной сделали там, в шахтах?

Он зажмурился.

Она описала. Он ей позволил. Из-под его век побежала вода.

— Кестрел, — наконец произнёс он. — Ты и сама знаешь, что есть только одно решение. Я не могу быть твоим отцом.

— Но ты мой отец.

— Мне нет здесь места. Я проведу в заключении всю оставшуюся жизнь?

Этот вопрос уже обсуждался — бурно. Рошар склонялся в пользу публичной казни. Арин потерял самообладание (Кестрел давно не видела, чтобы Арин так злился), и кричал в ответ, что судьба генерала в руках его дочери.

— Не знаю, — ответила дочь отцу.

Молчание.

— Почему ты не просишь о прощении? — спросила она.

— Невозможно.

— Попроси.

Он очень долго молчал, прежде чем сказать:

— Я не могу просить о том, что никто не может мне дать. Я прошу о милосердии.

Ее глаза затуманились. Девушка задумалась. Она знала, что им обоим потребуются годы, чтобы простить и заслужить прощение, и что ей нужна каждая минута этого времени.

Она сказала, что всё ещё любит его, потому что это было правдой. Он должен был давать ответы охотней, чем делал это, пусть даже у него их не было, это было её право — продолжать спрашивать. Она ни за что не даст ему свой кинжал. Никогда.

— Я так старалась жить в твоём мире, теперь пришел твой черед жить в моём.

Глава 42

Арин должен был ожидать этого, но почему-то не ожидал.

Столько цветов. Наверное, срезали все летние бутоны, раздев все сады города. Когда армия вошла в ворота, поднялся такой оглушительный приветственный гул, что задрожали каменные стены, и Арин вздрогнул от неожиданности, на долю секунды натянув поводья и инстинктивно решив, что звук означает опасность. А потом он увидел радостные лица людей и подумал: «А, это просто счастье». И это делало его счастливым, а когда Кестрел, которая ехала рядом на Джавелине, улыбнулась ему, к его щеке прилип розовый лепесток, и ему пришло в голову, что он мог бы к этому привыкнуть, потому что на этот раз счастье не повернется к нему спиной.

А потом голова Кестрел повернулась, и он увидел, как она изучающе рассматривает дакранско-геранскую армию, рассыпавшуюся за ними по главной улице Лахирин. Ее губы были сжаты в напряженную линию.

— Не думаю, что это мудро, привести всех солдат в город, — сказала она.

— Это общая победа. Всех нужно чествовать.

— Я знаю.

— Но?

— Наши восточные союзники превосходят нас числом.

Он знал, к чему она клонила.

— Так было всегда.

— Если они захотят взять себе эту страну, то для них это не составит труда… особенно, если учесть, что вся их армия уже внутри городских стен.

Арин бросил взгляд на Рошара, который ехал впереди, чтобы первым встретиться с королевой.

— Я ему доверяю.

— Да, я знаю.

Арин остановил лошадь, Джавелин тоже встал. Вокруг них всюду были цветы.

— Мне больно подозревать его, — сказал он.

— Вот поэтому я подозреваю его вместо тебя.

Из окна одного из узких высоких домов, расположенных рядом с рынком, ему на голову свалилась ткань. Переполошившийся из-за резкой потери обзора, Арин стащил её с лица, лошадь под ним тоже испугалась.

Это был старый геранский флаг с вышитым гербом.

— Но королевской династии больше нет, — сказал Арин.

— Они придумают, как тебя называть, — сказала Кестрел, понукая Джавелина идти вперёд.

— Только не это. Это неправильно.

— Не волнуйся. Они найдут нужные слова, чтобы описать тебя.

— И тебя.

— О, это просто.

— Разве? — Ему казалось невозможным подобрать столько слов, чтобы описать всё, что она значит для него.

Выражение лица Кестрел излучало серьёзность и свет. Ему нравилось, когда она была такой.

— Они скажут, что я всецело твоя, — сказала она ему, — как и ты мой.

* * *

Когда Сарсин увидела Кестрел, её глаза сузились до крошечных щёлочек, и девушка внезапно очень ясно осознала, что кузина Арина была очень высокой.

— Для того, кто слывёт очень умным, — сказала Сарсин, — ты ведешь себя так, будто у тебя в голове гуляет ветер. Тебе вообще не приходило в голову, что я волнуюсь за тебя? Уехала из города и даже слова не сказала.

— Я вообще-то не собиралась вот так уезжать.

— О, оно само просто так вышло.

— Да.

— Боги заставили тебя.

Кестрел рассмеялась.

— Может, и они, — а потом серьёзно добавила, — прости меня, Сарсин.

Сарсин скрестила руки на груди.

— Тогда мирись со мной.

— Каким образом?

Выражение лица Сарсин смягчилось. Теперь её глаза блестели от любопытства.

— Начни с той ночи, когда ты уехала. И закончи данным мгновением. Расскажи всё, до мелочей.

И Кестрел приступила к рассказу.

* * *

Вот-вот должно было состояться празднование победы, одержанной армией, — банкет в губернаторском дворце, где будет председательствовать королева Инишанавэй. Повара в доме Арина работали на износ, обезглавив всех цыплят в хозяйстве, очистив и измельчив все спелые фрукты эрасти и исколотив комки теста об столы, посыпанные мукой.

Сам Арин, находясь в кладовой, пытался успокоить женщину, которая причитала, что потратила столько усилий на консервирование джемов, и неужели теперь, все до единого, они должны быть пущены на блюда для банкета? Ей и в голову не могло прийти, что дакранцы по достоинству оценят вкус плода илея. Зачем подавать то, что они не оценят? В отличие от геранцев. Будет лучше, без сомнения, оставить этот джем на зиму.

В попытках объяснить политику такого необычайного расточительства, Арин только запутался в дебрях предложений, потому что тоже не видел смысла съедать за один вечер всё, что имелось в стране из съестного.