Мелинда Салисбери - Дочь Пожирательницы грехов (ЛП)

- Я принесу ужин, когда его пришлют, на этом все?

Я кивнула, и он улыбнулся мне, показывая зубы и язык, и поклонился. Как только он закрыл дверь, я повернулась к зеркалу и взглянула на себя. Я выглядела глупо.

* * *

Ужин остался нетронутым, и даже жир, проступивший на мясе, не заставил меня поесть. Моя прежняя жизнь с матерью была полна еды со значением, и хотя я знала разницу между едой и Пожиранием, я не могла не оценивать блюда, что помнила оттуда. Здесь подавали особую еду, ведь королева не стала бы есть пищу обычных жителей, но порой попадалось что-то знакомое. Корочка хлеба с отрубями – ложь, твердый сыр – неоплаченный долг. Мясо – упрямство, и королева могла дать его намеренно.

Лиф отметил, когда пришел за тарелкой:

- Вы не поели, миледи.

- Нет.

- Принести что-то еще?

- Я не голодна.

- Но… такая трата.

Я удивленно посмотрела на него.

- Они отдадут это свиньям. Никакой траты.

Он застыл, взгляд стал каменным, он скованно поклонился и забрал поднос. Больше он ничего не сказал и покинул комнату с презрением, что впечатлило бы королеву. Его нога зацепила дверь и закрыла за ним, ветер от движения задул несколько свечей. Я с открытым ртом смотрела на дверь, хотя думала, что уже не буду реагировать на такое отношение.

Кожа натянулась, я вспоминала маму. Тени под ее глазами делали ее похожей на трупы, которых она направляла. Голос, призывавший меня в комнату, всегда был мрачным. Окна закрывали плотные шторы, и воздух всегда был тяжелым, полным ее вони. Она часами мыла себя, для очищения и в ритуальных целях, наносила на подмышки жасминовое масло, как и на шею и пах. Но в ее комнате днем и ночью горел огонь, независимо от времени года, и я сидела и парилась там, пока она, лежа на кровати, рассказывала мне о словах и ритуалах. Запах жасмина душил меня, она потела в личном аду и рассказывала, что однажды мне придется поступать так же. Она смотрела на меня свысока, глаза были холодными, словно она заранее знала, что я ее разочарую.

Я подошла к окну и вдыхала чистый воздух, пальцы впивались в холодный камень. Теперь я Донен. Донен Воплощенная.

Я оставила окно открытым на ночь.

* * *

Спала я вспышками. Мне снились залпы огня, пока тело отдыхало, и я просыпалась, задыхаясь, запутавшись в простынях. Рассвет долго не наступал, а я хотела уже преодолеть ночь. Я умылась, оделась и ждала завтрак. Я подумывала отказаться от завтрака, показать ему, что он меня не запугает, когда он постучал в дверь.

Все мысли об отказе от него и еды исчезли, когда он вошел с подносом в одной руке. Вместо каши, хлеба и сыра там была слоеная выпечка с красным джемом, мармеладом и мисочкой золотого меда, а еще мягкий белый хлеб, что отличался от того, что я ела дома. Моя любимая еда. Он бесцеремонно поставил поднос на рисунки Мерека и повернулся ко мне со скромной улыбкой, вытащил из туники чуть смятый букет цветов и протянул мне.

- Простите, миледи, что так повел себя прошлой ночью, - он поклонился, взмахнув цветами. На миг я могла лишь удивленно моргать. А я потом взяла себя в руки.

- Это извинение?

Он кивнул и показал на поднос. Я заметила кусочек бумаги у ножа.

- Мама всегда говорила, что джентльмен извиняется письменно, - сказал он. – Тогда леди понимает, что он не заберет слова обратно.

Я взяла записку и рассмотрела, стыдясь того, что не умею читать, но не собираясь показывать ему этого. Я притворялась, что разглядываю знаки, длинные строки и завитки расплывались перед глазами, я ничего не понимала. Я могла лишь догадываться по его тени улыбки и выжидающему взгляду, что держала в руках выразительную записку, где недовольство о трате было скрыто за извинением. Это ничего не значило. Когда мое лицо начало пылать, я опустила записку на поднос, даже не дрогнув, когда она опустилась на мармелад.

- Красивые слова. Уверена, твоя мама гордилась бы, - я дала раздражению проникнуть в голос, чтобы он это заметил. – Но мне не нужны твои извинения. Ты проявил свое мнение. Но мне не нужно уточнять их ни вслух, ни письменно. Я отвечаю богам, не тебе.

Он открыл рот, собираясь возразить, а потом что-то вспыхнуло в его глазах. Он посмотрел на записку, потом на меня, и тихо сказал:

- Может, позволите прочесть вам? Порой на бумаге сложно передать намерения, тон… миледи, - сказал он.

Я со стыдом поняла, что неправильно истолковала записку, и он понял, что я не прочитала ее, что я не могла прочитать. Я замешкалась, он протянул руку к записке, и я вжалась в стену. Он замер, руки перед ним. Он медленно двигался ко мне, я не шевелилась, глядя на него. Когда он оказался на расстоянии шага от меня, он потянулся за запиской, и мое сердце за ребрами замерло. Мгновение растянулось, а потом он сделал шаг назад и, глядя на меня, развернул записку.

- Леди Твайле. Прошу прошения. Мои действия прошлой ночью были неуместными, вы такого отношения не заслужили. Я знаю, что не имею права спрашивать с нас, и я приношу извинения от чистого сердца за оскорбление. Знаю, только это не исправит моего поступка, но эта записка станет одним из проявлений моей верности к вам. Я лишь ваш скромный слуга, Лиф.

Он сложил записку и опустил на комод, отойдя в сторону. Он смотрел на меня, и мне пришлось отвернуть голову, чтобы обдумать все без его взгляда, пульс шумел в ушах, я приходила в себя от его близости. Дело было совсем не в записке.

- Почему? – вырвалось у меня. Он все еще смотрел и ждал.

- Что, миледи?

- Почему тебя волнует то, что я не поужинала? Ты мой страж, а не опекун. Что с того, что я не поела?

Румянец проступил на его щеках.

- Я…

- Да?

- Простите, миледи. Дело не в вашем аппетите, а в трате.

Снова это слово. Я нахмурилась, а он продолжал.

- Это меня разозлило, нет, опечалило. Печально видеть, что хорошую еду отдадут свиньям. Мне не стоило себя так вести. Но сестра… У нас почти ничего нет дома. Потому я работаю здесь. И когда вы сказали… - он замолчал, выглядя жалко, и я поняла. И у меня была сестра, и почти ничего не было дома, и хотя я знала, что из-за меня теперь она ест хорошо, что теперь она проводит часы на пирах, где не бывала раньше. Я не думала о ней, когда отказывалась от еды, не думала ни о чем таком. Я забыла о страхе голода. Я забыла о ней.

- Прости, - прошептала я.

Он покачал головой, решив, что я извиняюсь перед ним.

- Нет, нет. Пожалуйста. Я виноват, не вы. Потому я должен был извиниться, миледи, - он протянул руку. – Примите эти цветы.

Я вскинула руки, чтобы остановить его.

- Можешь положить их на комод.

- Вы не заберете их у меня, миледи?

- Лиф, ты знаешь, что я не могу…

- Я не дам вам коснуться меня, миледи.

- Ты не понимаешь…

- Вытяните руки, и я сам опущу букет.

Я покачала головой.

- Прошу, не делай этого, Лиф. Оставь их на комоде.