Дана Арнаутова - Избранная морского принца (СИ)

— Я люблю тебя, — повторил он снова с отчаянием обреченного. — Если когда-нибудь мне придется выбирать между честью и жизнью, между выгодой и справедливостью… Ты будешь моей мерой, Джиад, самой верной и строгой мерой…

Захлебнувшись тем, чего не мог высказать, он молча уткнулся в ее волосы, томительно долгие мгновения ожидая, что вот-вот оттолкнет, но жрица лишь вздохнула, а потом накрыла его руку на своем плече ладонью. Замерла в его объятиях, доверяя, не боясь, и Алестар скорее хвост бы себе отгрыз, чем обманул или обидел хрупкое драгоценное доверие. Он держал Джиад с величайшим трепетом и нежностью, кутая ее в свое тепло, дыша одними струями воды с нею и с тихим безнадежным смирением принимая это, как единственно возможную близость. Совсем как тогда, в ночь, когда решил вывести ее из дворца наверх и отпустить. Да, теперь разлука не грозила смертью, жрецы обещали разорвать запечатление безвредно, однако Алестар снова принял бы ту боль, если бы ее ценой мог остаться с Джиад.

— Да хранит вас Малкавис. Пусть он поможет вам достойно идти трудным путем королей, Алестар, — услышал он через бесконечные мгновения тишины ее голос — тихий, бесстрастно-ровный, ничего не выражающий. — Что мне еще сказать…

И все-таки она звала его по имени. Лежала рядом с ним, слушала, отзывалась… Как мало, оказывается, нужно для мучительно-сладкого счастья пополам с горечью вины: просто знать, что каждый час приближает разлуку для него и свободу для нее.

«Я всегда молился Троим, — обратился Алестар куда-то в темноту, окружавшую его. — Но у нее другой бог. Малкавис, если ты слышишь не только своих жрецов, позволь просить тебя за нее. Пусть она будет счастлива, молю тебя. Просто пусть будет счастлива…»

* * *

Когда Алестар уснул, мгновенно, словно сбросил непосильную ношу и вздохнул свободно, Джиад еще долго лежала, глядя в темноту. Рыжий дышал медленно и глубоко, сначала не шевелясь, потом во сне придвинулся ближе, ткнулся лицом в макушку Джиад, обнял ее за плечи. Ничего чувственного в этом не было, напротив, — так мог бы прижиматься тот, кто просто ищет чужого тепла. Или хочет поделиться своим. Джиад вдруг поняла, что Алестар обнимает ее, словно укрывая собственным телом. Будто подтверждая это, иреназе по-хозяйски закинул хвост ей на ноги, обвив им колени Джиад. Теперь отодвинуться стало совсем невозможно, чтобы не потревожить свежую рану Алестара, и Джиад заставила себя расслабиться, лежа на спине. Как ни странно, ни рука поперек ее тела, ни тяжелый скользкий хвост совсем не мешали.

А ведь она помнила, как раздражала ее раньше до бессильного бешенства непрошеная близость Алестара. Ненавистная близость! Что же изменилось теперь? Да, она больше не боялась рыжего с его резкими сменами настроения и вечной готовностью вспыхнуть, как промасленная пакля. Освободившись от влияния дурмана, Алестар вполне владел собой — этого нельзя было не признать. А еще он старался стать лучше — как мог, и Джиад невольно вспомнила недобрым словом усопшего короля, который мог вылепить из сына и наследника что угодно, однако упустил эту возможность. Слава Малкавису, что Алестар больше не считает себя венцом творения…

Но вот то, что он говорил ей этой ночью, выворачивая сердце наизнанку, ошеломило Джиад и заставило замереть в растерянности не только внешне, но и душой. Рыжий и до этого признавался в любви — да хоть бы вспомнить их разговор у скалы… Но любовью это не было. Страсть, вина, желание близости — что угодно, но не любовь. Джиад понимала это, и брезгливое отчуждение мешалось в ней с терпением — пусть, мол, болтает. А злой мальчишка, наказывающий весь мир за свою боль, незаметно вырос. И научился любить — беспомощно и нетребовательно, безнадежно и отчаянно. Оттолкнуть его такого было бы глупой жестокостью, потому что нет в мире вещей более святых, чем любовь и смерть. Не смерть ли, через которую прошел Алестар в попытке спасти Джиад от жрецов, научила его любви? И что теперь с этим делать?

«Ничего, — торопливо подумала Джиад, успокаивая застучавшее вдруг быстрее сердце. — Тебе — ничего. Ты здесь последние дни, и это правильно и справедливо. Оставь морские дела жителям моря и подумай о том, как будешь устраивать собственную жизнь. Алестар справится. Или нет… Но тебя это уже не касается, ты расплатилась по всем счетам с лихвой, верно? Ты просила свободы у Малкависа — так возьми ее и беги! На край света, как можно дальше от всего, что может удержать здесь…»

Принц — она так и забывала именовать его королем про себя — что-то простонал во сне, пошевелился, дернул хвостом. Не проснулся, но снова всхлипнул — явно от боли. Джиад осторожно повернулась, снимая его хвост и укладывая на мягкое покрывало поудобнее. Глупый. Рванулся спасать ее, снова забыв о себе. Всегда забывает. Вот Торвальд не стал бы подвергать опасности свою драгоценную жизнь, правда? О, сравнивать Алестара с Торвальдом — мыслимо ли? Один — правитель настолько, что король убил в нем человека. Второй — человек, пусть и с хвостом, вечно забывающий о сане. Один — воплощенные ум, расчетливость и умение править, второй — открытое для всех сердце и полная искренность. Сравнивать их — оскорбление для обоих, потому что, безусловно, один будет выглядеть глупцом, а второй — мерзавцем.

Джиад горько усмехнулась. Если бы она служила Алестару, а не Торвальду, смогла бы она полюбить этого принца? Кто знает… Ее предупреждали, что чувства мешают быть совершенным Стражем. Она не послушала и теперь платит за свою наивность и желание быть любимой. А ведь есть еще Лилайн. Если Алестар сдержит слово и выкупит ее у Храма, то куда заведет Джиад обретенная свобода? Не в объятия ли синеглазого наемника, которому она так обязана? Но нужна ли она Лилайну на самом деле? Не боевым напарником и взаимной радостью в постели, а по-настоящему?

Мысли мчались стремительно — Джиад не могла справиться с ними. Ей снова хотелось то ли плакать, то ли говорить, изливая душу, как до этого Алестар. Но что она могла сказать ему, измученному собственной болью? Что устала от одиночества? Что быть Стражем — тяжкое бремя, которое она готова сменить на другое, даже более трудное, — попробовать стать женщиной? Женой, матерью, если получится… Что больше всего ей сейчас хочется позволить кому-то обнять себя за плечи вот так властно и заботливо? Но, конечно, не ему, не Алестару, потому что…

Она вдруг поняла, что ненависти в ней больше нет. На самом деле — нет. Ушла, иссякла, оставив по себе легкую горькую тоску, что все у них вышло так плохо. Но и полюбить Алестара она, разумеется, не сможет. Не потому, что его не за что любить, — она прикипела сердцем к Торвальду за один светлый радостный взгляд и ласковую улыбку — но слишком много памяти о страданиях разделяют их с Алестаром. Да и к чему им была бы эта любовь? Только сделать еще больнее на прощанье. Но за то, что рыжий не боялся безнадежности своих чувств, он заслуживал уважения. А еще, пожалуй, молчаливой осторожной благодарности, которую Джиад не высказала вслух. За то, что первый раз в жизни мужчина ничего не захотел от нее, говоря о любви. Даже Лилайн… Лилайн, спасая ее от людей Торвальда, надеялся на женскую ласку Джиад, хоть и не попросил бы о ней. Но Лилайн хотел хотя бы видеть ее рядом! Алестар отдавал ей сердце, зная, что оно будет брошено на морской песок, как ненужный груз, — чтобы не мешало уплыть. И от этого Джиад было самую малость стыдно и больно.