Лили Сэйнткроу (Сент-Кроу) - Вызов (ЛП)

Не говорите мне, что не пробовали ее.

Худшей частью всего был дар, освещающий внутреннюю часть головы, как День независимости США. Шепча, намекая, показывая мне вещи.

Анна смотрела, как Кристоф легко сел в кресло, все его внимание было сосредоточено на улице ниже. Ее сердце болело — сладкая острая боль — и она снова изучала его идеальный профиль. Он не обращал внимания, что означало, она могла рассматривать все, что ей захочется.

— Почему мы снова здесь?

Она просто хотела услышать, как он говорит. Но он бросил ей раздраженный взгляд, остальная часть лица была застывшей, и только глаза вспыхивали.

— Обрати внимание, светоча, — и жало, как шип позади слов, дошло до ее сознания — она скрестила руки, сглатывая внезапное давление в горле.

Она поправила юбку. Именно красного цвета, дополнявшего ее кожу, и она изучала нетерпеливую потребность застегнуть все крошечные пуговицы. Просто видеть, как он игнорирует ее даже в этом — она удостоверилась, что карандаш для глаз был идеальным и восхитилась тяжелыми рубинами в ушах. Они сверкали так же, как и она.

Но когда она достигла зала заседания Совета, там ждал сюрприз.

Другая светоча рыдала в кресле Брюса, и Кристоф стал на колени с ее стороны, глядя ей в лицо. Остальные члены Совета собрались вокруг, одинаковое беспокойство отражалось на каждом лице. Другая девочка была ничем не приметна, кудрявая мышь в порванных голубых джинсах и белой рубашке, которой требовалась серьезная стирка. Она воняла носферату и страхом и вздрогнула, когда Кристоф придвинулся, чтобы коснуться ее плеча.

Анна стояла в дверном проеме, ее челюсть подозрительно отвисла.

— Они просто... продолжали кричать, — сказала глухо девочка, и Кристоф наклонился вперед, чтобы поймать ее слова.

— Все хорошо, принцесса, — а Рейнард бормотал, не краткие односложные слова, которые использовал с ней, о, нет. Он пытался быть успокаивающим.

Успокаивающим! Для этой рыдающей маленькой сучки, кем бы она ни была!

Анна сгорбилась в кровати, плечи тряслись. Мучения не остановятся; руки плотно обернуты вокруг груди, слезы скользили по лихорадочным щекам. Она качалась взад и вперед, но тихо, чтобы дампиры, охранявшие ее у двери, ничего не услышали.

Она умрет раньше, чем позволит им услышать что-либо. Слова Кристофа, ясные и полные ненависти, звенели в ее голове, как церковные колокола.

«Ты, Анна? Я никогда не смог бы любить тебя. Ты любишь себя настолько сильно, что не нуждаешься в моей помощи».

«Это неправда, — причитала она себе, покачиваясь, покачиваясь. — Это неправда! Ты мне нужен, НУЖЕН...»

Но он ушел, а она плакала, и не было никакого утешения в шелковой кровати, или одежде на вешалках, или дорогих парфюмах и лосьонах на ее туалетном столике. Даже восхищенных, ревнивых глаз других Куросов не было достаточно.

В ней была дыра, и она извивалась...

Следующий глоток поразил заднюю часть моего горла и спустился длинным, грубым потоком. Ее пальцы выскользнули из моих волос, и я оторвалась. Поползла назад, как краб, опираясь на ладони и пятки кроссовок, малайки запутались в ножнах и царапались о бетонный пол.

Рукояти малаек ударились о стену. Я задохнулась, вытерев рот тыльной стороной руки, глаза Анны были приоткрыты. Голова откинулась на стройном стержне ее белой шеи.

Я укусила прямо там, где и Сергей. Каждый дюйм кожи сползал с меня с отвращением. Желудок сильно свело, сжимаясь, как кулак. Теперь я понимала Анну намного больше, чем мне когда-либо хотелось этого.

— Миледи? — близнец, который держал ее, нащупал пульс. — Она... она жива. Едва.

О, спасибо, Господи! Спасибо тебе, Господи! Новая сила захлестнула меня. Трансформация вернулась, сглаживая всю боль и распространяя светлый цвет в волосах, как ускоренная перемотка в дорогом салоне. Жажда крови царапалась в задней части горла, стены между мной здесь и сейчас и прошлым внезапно стали тонкими, как бумага. Дар угрожал сбросить меня в водоворот воспоминаний Анны, время разорвалось и раскололось, когда коридор снаружи превратился в темно-красный цвет вина, заполняясь опасностью.

— Черт! — Кип перезарядил оружие. — Они входят!

Я услышала их, испытала ненависть, летящую, как облака пчел вокруг них. Огни были слишком яркими, но если бы я закрыла глаза, то это не помогло бы, потому что дар в любом случае показал мне все, как если бы стены были чистыми, а я — стеклянной девочкой, полной красной жидкости — безобразная смесь ароматной крови и чистой, смертельной ярости.

Думаю, кровь Кристофа не походила на это, и меня ударила еще одна железная судорога тошноты. Хотя времени не было, потому что Кип уже находился в коридоре, стреляя и крича, как будто он намеревался превратить это в свой последний бой.

«Это могло бы быть правдой, — шептала кровь Анны в моих венах. — Их слишком много, а он ранен». Вспомнились тренировки, решетки информации и реакции хватались вместе внутри головы. Было так много всего — мы с Кристофом затронули лишь малую часть.

Думать о нем — это как зажечь спичку в комнате, полной взрывчатого газа, какой стал мой череп. Я вскочила на ноги, свободно вытащила малайки из ножен. Еще один взрыв, на этот раз настолько близко, что сотрясло весь коридор, и мне не хватало воздуха.

— Уходим! — закричала я и вышла в дверь.

Даже если Анна отставала от своего обучения, тем не менее у нее оно было. И кое-как тренировки горели внутри головы, дергая тело, как марионетку, быстрее и острее, чем, как я думала, смогла бы когда-либо двигаться. Я пропихнулась мимо Кипа, который отлетел в сторону и ударился о стену; не было времени чувствовать себя плохо из-за этого, потому что вампиры приходили.

Дым заполнил коридор, и на мгновение я вернулась в исправительную Школу, когда она горела возле меня, я слышала, что кто-то кричал мое имя и наблюдала, как пузырилась краска на скамейках в крошечном, мертвенно-зимнем саду.

Прошлое коснулось настоящего, согнулось, как лента Мёбиуса [27] Лента Мёбиуса — немецкий астроном и математик Август Фердинанд Мёбиус взял однажды бумажную ленту, повернул один ее конец на пол-оборота (то есть на 180 градусов), а потом склеил его с другим концом. Знаменита она тем, что поверхность ленты Мёбиуса имеет только одну сторону. , которую делает каждый в четвертом классе, и высокий, звонкий смешок Анны вырвался из меня, когда я с хрустом ударила первого кровососа. Он начал задыхаться, когда малайка в правой руке замерцала, поток тонкой, черной кислоты разбрызгивался, когда я закончила разрезать и снова бросилась вперед — кружащийся дервиш с лезвиями малаек. Мечи пели низким, сладким звуком, когда разрезали шелковистый, наполненный дымом ладана воздух, и тот смех, исходивший из меня, дошел до края, когда вампиры упали.