Лесса Каури - Стрекоза для покойника (СИ)

— Лука! — позвал Яр.

В его голосе была мука.

Лука молча кивнула на Ангелину. Та так и сидела, привалившись к стене и закрыв глаза. Видимо, собиралась остаться здесь навсегда.

— Иди-ка сюда, девочка, — пробормотал Гаранин-старший. Легко похлопал блондинку ручищей по щеке, а когда она открыла безжизненные глаза, поднял и завел себе за спину. — Обними меня за плечи, давай. Как обезьянка. Вот умница…

Он говорил с ней, как говорил бы с испуганным животным — спокойно, мягко и равнодушно. И именно это сработало. В чем тут секрет, Лука не понимала, в опыте ли, в особом тембре голоса, которому хотелось подчиниться, или в том, что Борис не давил, но ясно показывал — это последний шанс выйти из темноты. Однако Ангелина послушалась, ожила, запрыгнула сзади на ведьмака, обхватив руками и ногами. Маленькая, худая, с грязными спутанными волосами. Сердце Луки снова пронзила жалость. Как помочь ей? Ведь выйдя наружу первое, что она попытается сделать — убить себя!

Мефодий только заскрипел зубами, когда Борис Сергеевич принялся карабкаться по нему, как по дереву, да к тому же с ношей, один раз чуть не сорвался — подвела мерзкая слабость от кровопотери. Муня и Вит, легшие рядом с Яром на краю ямы, дотянувшись до него, вцепились и потащили изо всех сил. Выдернули — как репку, и от утомления повалились на камни.

А Лука, стоя внизу, смотрела на Яра. Глаза в глаза. И так это было больно, что у нее мелькнула мысль остаться здесь, в темноте и тишине, навсегда. Пусть они уходят и уносят боль с собой. Ей, Луке, девочке, которую не единожды предали, в одиночестве пустынного склепа будет хорошо!

И вдруг Муня завизжала. На потолке пещеры появились новые тени, двигавшиеся, будто в замедленном кино. Луке не нужно было наверх, чтобы увидеть — из всех отверстий, ведущих в пещеру с расщелиной, выходят, покачиваясь на нетвердых ногах, и выползают человеческие останки разной степени сохранности.

В то же мгновение Яр резко вытащил Мефодия.

— Капитан, выводи людей отсюда, — бросил он. — Нет, пушка твоя этим как мертвому припарка, разве что отбросит. Вит, можешь помочь, сжечь тварей?

— Здесь не колдуется… Мы пробовали вначале, иначе давно бы сами выбрались!

— Тогда идите за Мифом!

— А Лука? — испуганно спросила Муня.

А Лука прислушивалась к себе. В душе вновь, как тогда, когда смотрела документы о смерти Виктора Литвина и маленькой Лизоньки Висенте, как тогда на кладбище, и еще раньше — на улице, где увидела девушку в ботильонах, шедшую навстречу смерти, поднимался протест против того, чему не было места на земле, что нарушало планы бытия и требовало немедленного вмешательства. Она уже знала это чувство, возникающее перед тем, как Дар проявлялся во всей мощи. Ему, Дару, похоже, не было дела до того, что в этом подземелье «не колдуется». И хотя призрачный голос Альберран не раздавался в сознании, Лука знала, как действовать!

Странных пугающих звуков — хрипов, шелеста, чавканья, — прибавилось.

— Да уводи ты их отсюда! — рявкнул Яр.

Муня закричала — видимо, кто-то из мужчин подхватил ее и понес прочь. Она отчаянно звала Луку, срываясь в рыдания, но та ее уже не слышала. Сознание ушло в темноту, как в тоннель. А темнота стала прозрачной… Открылись, как в волшебном фонаре, скрытые камнем коридоры и проходы. Лука увидела, откуда стекаются в пещеру потоки нежити. Дом, больше похожий на замок, одиноко стоял на холме, окруженный сосновым лесом, а внизу, у основания, раскинулось местное кладбище, общее сразу для трех деревень. Злая воля гнала их обитателей сквозь провалы в земле в сеть известковых пещер под холмом.

Сверху раздавался хруст ломаемых костей, треск разрываемой голыми руками ведьмаков мертвой плоти, подобный треску рвущейся ткани. Как защитить Гараниных от огня, когда они окажутся в самом его эпицентре?

«Воздух…».

Ответ был произнесен голосом Анфисы Павловны, однако Лука знала, что та не могла ей помочь: в эти минуты пребывала без сознания в больнице, куда отвезла скорая. Скорее, собственный разум Луки пытался поддержать хозяйку, напоминая о дорогих сердцу людях.

Воздух…

Та стихия, что на грани ярости чуть не убила Темку, и с тех пор пугала Луку до смерти!

Прочь эмоции — так говорила Альберран. Нет страха, нет страха, НЕТ! Есть мертвецы, алчущие живых, но стремящиеся к упокоению!

Воздух…

Вал мертвых, раз за разом накатывающий на стоящих спина к спине ведьмаков, неожиданно качнулся назад и застыл. Твари тянули руки и беззвучно раскрывали рты, однако не могли сделать ни шага, сдерживаемые невидимой преградой. А затем начали вспыхивать один за другим, превращаясь в искрящие бездымные факелы, горящие синим пламенем.

Борис Гаранин удивленно завертел головой и позвал:

— Эмма?

Его сын оглянулся на расщелину и… отшатнулся.

Над провалом, раскинув крестом руки, висела хрупкая черноволосая фигурка, сияющая так ярко, что смотреть на нее было едва возможно.

Огонь с крайних тел перекинулся на соседние, с ревом пополз в темные коридоры, освещая стены, источающие влагу, похожую на гной, белесые пятна мха… И вдруг исчез.

Метнувшийся к яме Яр едва успел выхватить Луку из воздуха. Из плеча девушки торчала тяжелая рукоять кинжала.

— Я же приказал тебе не колдовать, сука! — раздался голос Кости Медведева от входа.

Гаранин опустился на одно колено и осторожно уложил Луку на камни. Она смотрела на него глазами, полными слез, однако в глубине диковатых, расширенных, совершенно ведьминских зрачков бился бешеный огонек непокорности.

Яр, наклонившись, коснулся губами ее лба и выпрямился.

— Еще раз назовешь мою женщину сукой — и станешь пылью, — чуть повернув голову, сказал он и тихо добавил: — Отец, кинжал ведьмаческий…

— Понял, — коротко ответил тот, подходя и опускаясь на колени рядом с Лукой.

Яр, наоборот, поднялся. Развернулся к охраннику, что стоял у входа в пещеру, поигрывая мечом, будто сошедшим со страниц рыцарских романов.

— Я же сказал, ты труп — Гаранин, и сучка твоя — тоже! Но сначала я ее… — глумливо ухмыляясь, сообщил тот.

Договорить Медведев не смог — Яр рванулся вперед, ушел из-под удара клинка и впечатал противника в стену. Ведьмаки сцепились, молча, с ненавистью. Со стороны казалось, что они не двигаются, а стоят, чуть покачиваясь, как два гризли в танце.

— Лука, посмотри на меня, — приказал Борис Сергеевич, и она перевела на него туманящийся болью взгляд. — Сейчас я вытащу кинжал, а ты зажми рану. Давай, на счет три: раз, два…

Она не закричала и не упала в обморок, хотя боль была подобна вспышке молнии, выжигающей плоть. Потому что увидела, как подбирается со спины к Гаранину-старшему — вкрадчиво, беззвучно, неумолимо, — черная смерть в лохмотьях теней. Вместо того чтобы утихомирить боль, усилила ее и, не сдержав крика, «отдала» личу. Тот боли не ощутил — нечем было ощущать! — но под гнетом чужой воли застыл и задергался, как припадочный. Борис сориентировался мгновенно: извернувшись, упал на спину, снизу полоснул зачарованным против нежити ведьмаческим кинжалом по лохмотьям. Они, вспыхнув, исчезли, а лич издал леденящий душу вопль и шарахнулся в сторону. Гаранин-старший пружинисто вскочил на ноги. Лука смотрела на него во все глаза — куда девалась слабость? Он прыгнул вперед, вытягивая руку. С пальцев, сложенных особенным образом, сорвался светящийся знак, ударил в лича, заставив того снова припасть к земле. И опять лезвие кинжала отсекло от него часть. От вспыхивающих лохмотьев исходил черный дымок — то развеивался прах поглощенных личом жизней. Борис бил тварь огненными знаками, не давая подняться, и отрезал куски темноты, делая ее слабее.