Диана Гэблдон - Огненный крест. Книга 2. Зов времени

Джейми задумчиво барабанил пальцами по столу.

– Четверых или пятерых, – ответил он, хмуря брови. – Правда, в Шотландии. А здесь ни одного…

При слове «Шотландия» Роджер резко поднял руку, и Джейми умолк, напряженно уставясь на него, как собака, взявшая след.

– Шотландия, – повторил он. – Что-то связанное с Шотландией? Свежий переселенец?

Роджер яростно затряс головой и тут же сморщился от боли, зажмурившись, затем открыл глаза и нетерпеливо потянулся к куску угля.

После нескольких попыток он изможденно откинулся на подушку; ворот рубашки вымок от пота и был заляпан кровью из раны. Результаты его усилий, размазанные и нечеткие, все же угадывались: «Дугал».

Джейми насторожился.

– Дугал, – медленно повторил он, вспоминая нескольких Дугалов, в том числе жителей Северной Каролины. – Крисхольм? О’Нил?

Роджер покачал головой, свистя трубкой от напряжения, и энергично ткнул рукой в Джейми, но в ответ получил лишь недоуменный взгляд. Тогда он снова потянулся за углем и накорябал имя, от которого мой позвоночник словно пронзило током.

«Гейли».

Какое-то время Джейми смотрел на листок, затем слегка вздрогнул и перекрестился.

– О Господи… – тихо пробормотал он. Мы понимающе переглянулись.

Заметив это, Роджер откинулся на подушки, тяжело дыша.

– Сын Дугала и Гейлис Дункан. – Джейми повернулся к Роджеру; на его лице крупными буквами было написано изумление. – Кажется, ребенка назвали Уильямом… Точно? Ты уверен?

Роджер коротко кивнул и закрыл глаза, затем открыл, поднял дрожащий сломанный палец и указал на свою радужку – темно-зеленую, цвета мха. Он побелел как полотно, измазанные углем руки дрожали, рот кривился: ему страшно хотелось заговорить, объяснить все, однако с дальнейшими объяснениями придется подождать.

Его рука бессильно упала, и глаза снова закрылись.

Опознание личности Уильяма Бакли Маккензи не изменило желания Джейми его найти, но внесло коррективы в намерение прикончить на месте.

Брианна, призванная на семейный совет, явилась в мою комнату в рабочем халате, воняя скипидаром и льняным маслом; на мочке уха виднелось пятно кобальтовой сини.

– Да, я слышала о нем, – ответила она, удивленная прямым вопросом Джейми. – Уильям Бакли Маккензи, подменыш.

– Кто-кто? – Брови Джейми взметнулись вверх, чуть ли не к волосам.

– Я его так прозвала, когда увидела генеалогическое древо Роджера и сообразила, кто он, – пояснила я. – Помнишь, Дугал отдал ребенка Уильяму и Саре Маккензи? А они назвали его именем малыша, которого потеряли за два месяца до того.

– Роджер упоминал, что видел Уильяма Маккензи с женой на борту «Глорианы», когда отплывал из Шотландии, – вставила Бри. – Только он в тот раз не понял, кто это, а поговорить им не удалось. Так, значит, он здесь – Уильям, в смысле. Но зачем вдруг ему понадобилось убивать Роджера, да еще таким способом?

Брианна поежилась, хотя в комнате было тепло. Началось лето, и даже открытые окна не спасали от влажного, горячего воздуха.

– Ведьмино отродье, – коротко отозвался Джейми, как будто этого было достаточно; впрочем, может, и так…

– Меня тоже считали ведьмой, – напомнила я ему. Ответом мне были взгляд искоса и поджатые губы.

– Было дело, – сказал Джейми, утирая рукавом потный лоб. – Ладно, выясним со временем. Имя – уже кое-что. Пошлю к Дункану и Фаркаурду – пусть поспрашивают народ.

Он раздраженно выдохнул.

– Но вот что с ним делать, когда найду? Ведьмино отродье или нет, это ведь моя кровь, я не могу его убить! Особенно после того, как Дугал… – Джейми смущенно кашлянул и умолк. – Ну, то есть он же сын Дугала, мой двоюродный брат.

Я поняла, что он на самом деле имеет в виду. Лишь четверо знали о произошедшем в той мансарде в Каллодене за день до битвы; один из них мертв, другой исчез и наверняка тоже погиб в горниле восстания. Из свидетелей смерти Дугала остались лишь я и рука, что пролила кровь. Какое бы преступление Уильям Маккензи ни совершил, Джейми не мог его убить – из-за отца.

– Ты собирался прикончить этого типа, даже не узнав, кто он? – Как ни странно, Бри эта мысль не шокировала. Она медленно вертела в руках тряпку, заляпанную красками.

Джейми повернулся к ней.

– Роджер Мак – твой муж, сын моего рода, – ответил он очень серьезно. – Разумеется, я отомщу за него.

Бри бросила на меня быстрый взгляд и отвернулась, задумавшись. Отчего-то мне стало не по себе.

– Хорошо, – тихо сказала она. – Когда найдешь его, дай знать.

Брианна выдавила каплю сине-зеленого на край палитры и нанесла мазок на бледно-серую основу. Помедлив, наклонила палитру под углом, изучая оттенок в оконном свете, затем добавила кобальта с другой стороны основы, добившись нежного перехода от серо-голубого до серо-зеленого. Посторонний глаз вряд ли отличил бы эту сложную гамму от обычного белого цвета.

Она взяла толстую кисть и короткими мазками проработала линию челюсти. Да, то, что надо: бледный, как необожженная глина, но с явно различимой тенью – одновременно хрупкий и земной.

Брианна целиком погрузилась в живопись, не замечая ничего вокруг, сравнивая возникающий образ с тем, что прочно запечатлелся в памяти. Вообще-то ей уже случалось видеть мертвых: ее отца – Фрэнка – хоронили в открытом гробу, да и пожилых друзей семьи в свое время приходилось провожать в последний путь. И все же искусственный грим бальзамировщика выглядел грубо в сравнении со свежим трупом – контраст поразил ее до глубины души.

Дело в крови, подумала она, выбирая тоненькую кисть и добавляя точку неразбавленного сине-зеленого в уголке глазницы. Cмерть не в силах повлиять на изгибы костей или тени, которые они отбрасывают; зато кровь их подчеркивает. В жизни она струится под кожей, выдавая самые разные оттенки голубого, красного, розового, лаванды; в смерти застывает, накапливается и темнеет: глиняно-голубой, фиолетовый, индиго, пурпурно-коричневый… и нечто новое: этот нежный, едва заметный зеленый, которому мышление художника уже придумало жестокое название: «цвет начального разложения».

Из холла донеслись незнакомые голоса. Бри настороженно подняла голову, прислушиваясь. Фиби Шерстон обожала приводить гостей полюбоваться процессом. Как правило, Брианна не возражала и даже любезно поясняла, что именно делает, но сейчас момент был сложный, а времени мало; с такими нежными оттенками можно работать только перед закатом, когда свет еще ясный, но уже слегка рассеянный.

Голоса удалялись в сторону гостиной, и она расслабилась, снова взяв толстую кисть и восстановив в памяти образ: мертвец, лежащий под деревом в Аламансе, рядом с временным полевым госпиталем ее матери. Казалось бы, боевые раны и смерть должны шокировать, а Бри испытывала любопытство. Ей доводилось видеть ужасные вещи, однако это совсем не то же самое, что мамины обычные операции: там было время сочувствовать пациентам, подмечать мелкие отвратительные детали слабой, больной плоти. На поле же боя все происходило слишком быстро; слишком многое нужно успеть – не до брезгливого разглядывания.