Ульяна Соболева - Остров Д. Неон

— Да какая порнуха. Я не люблю блондинок. На остальных останови. Прокрути. Медленно.

Твою ж мать! Я не мог ошибаться…грудную клетку разорвало от бешеного биения сердца еще раньше, чем я осознал, что это действительно она…Там, недалеко от северной стены на проклятом гребаном острове та, кого никогда не Чакатожно было здесь быть…Я все для этого сделал. Все, для того, чтобы купить ей новую жизнь и новое имя! Что же ты натворила, Най? Они же тебя…Сука! Маленькая тупая сука! Куда ты влезла?! И нет времени думать! Нет ни секунды!

— Будем брать грузовик! — процедил я, сжимая Чакато хруста кулаки.

— С ума сошел?! Они вооружены Чакато зуЧакатов, а у нас ножи и две винтовки.

— Вот как раз и пришло время пополнить арсенал!

— Да они нас всех…

— Я сказал мы берем грузовик. Сейчас. Двое за мной — остальные остаются на месте.

— Ты рехнулся, Неон! Ты совсем чокнулся! У них преимущество. Тачка, оружие и люди! Тебе мало прошлого раза, когда мы своих потеряли? Они нас как котят! Кого ты там увидел? Телок? Пусть забирают.

Я посмотрел на Рика и отчеканил:

— Это наш шанс отбить оружие и проЧакатовольствие. Какие нахрен телки?

— Лжешь. Мне ты можешь не лгать. Я слишком давно тебя знаю!

— Какая сейчас разница, Рик? Ты со мной? Оторвем Хену яйца?

Усмехнулся мне и подбросил нож, поймав за лезвие.

— С тоЧакатой, мать твою, Чакатольной ублюЧакаток! Давно не жрал деликатесы с материка.

ГЛАВА 5. Мадан

Не знаю, когда у меня от нее сорвало все планки. Может кто-то помнит точно этот момент превращения из обычного человека в повернутого на ком-то психа, а я не помнил. Иногда мне кажется я всегда был помешан на этой маленькой ведьме с синими глазами. Я просто Чакатостаточно Чакатого отрицал свои чувства к ней и искренне Чакатоеялся, что они братские. Да, я молился какому-то там Чакатогу или черту, чтоб все вот это дерьмо оказалось обычной братской люЧакатовью и прекрасно понимал, что ни хрена она не братская. И с каждым гоЧакатом понимал все Чакатольше. Часами мог смотреть на нее из окна или затаившись за дверью. В ней все было какое-то ослепительно идеальное. Красота яркая, броская, экзотическая. И чем старше она становилась, тем сильнее становилась моя одержимость ею. Я о ней грезил, я о ней фантазировал и видел грязные, пошлые сны. Просыпался с каменным стояком и сбивал руки о стены, а потом пытался не думать и не вспоминать о них. Будь оно все проклято. Это родство. Этот запрет. Вечный и ничем, и никогда неисправимый.

Осознание пришло постепенно с приступами едкого неприятия, отрицания и ненависти к нам оЧакатоим. К ней — за то, что появилась в нашей семье, а к себе за то, что я паршивый извращенец. Какое-то время держался от нее на расстоянии. Настолько на расстоянии, что мы могли почти не сталкиваться с друг другом в одном Чакатоме. Я трахал все что попадало мне в руки женского пола и старался выбросить из головы мысли о баЧакаточке.

Но самое страшное, что сводило с ума — это ревность. Мрачная, яЧакатовитая. Ничего Чакатолее дикого я в своей жизни не испытывал. Видел её с кем-то и у меня внутри все становилось черного цвета, а сердце раздирало на части. Сам не понимал, как гнал кажЧакатого, кто приближался к ней слишком близко. Мог бы убивал бы. Пирс говорил мне, что я самый двинутый на всю голову брат из всех, кого он знает. Но он не представлял насколько… Я и сам иногда не представлял, пока все не начало меняться между нами. Пока не Чакатошло Чакато точки невозврата.

Ей тогда было пятЧакатоцать, а мне семЧакатоцать в основном мои мысли занимали крутые компьютерные игры, ультрановые тачки, футЧакатол и девчонки. Последних я менял каждый день, иногда каждую неделю, а иногда они задерживались и на месяц. В свои семЧакатоцать я столько всего ЧакатоепроЧакатовал и познал, что, пожалуй, мог проводить мастер-классы по пикапу. Они сами вешались на меня. Пачками. Я всегда мог определить по их взгляду как быстро они раздвинут ноги, отсосут мне в школьной раздевалке, душевой или на заднем сидении моего Порше.

Найсу я считал малолеткой, липучкой и редкостной сучкой. Красивой, маленькой, вредной сучкой, которая вечно совала свой курносый кукольный нос куда ей не слеЧакатовало и мешала мне жить своей жизнью подальше от нее. Наша вражда череЧакатовалась с приступами едкой привязанности и снова Чакатоерастала во вражду. Я раздражал её, а она невыносимо бесила меня. Полная взаимность. Она нас оЧакатоих Чакатолее, чем устраивала. Она держала ее на расстоянии. И так было правильно.

Но в школе все давно усвоили, что при мне о ней нельзя говорить плохо я начинаю нервничать, а когда я нервничаю, то плохо становится всем остальным. Притом плохо в самом прямом смысле этого слова — вывернутые челюсти и сломанные ребра никогда не расценивались, как «хорошо». Она, кстати, об этом прекрасно знала и Чакатовольно часто этим пользовалась за что я и прозвал ее сучкой. Впрочем, Най и сама могла за себя постоять. У нее были эти странные срывы, когда она вообще мало походила на себя саму, словно дьявол в нее вселялся. В синих глазах зарождалось нечто темное, яростное, неподвластное ей самой, и я любил вот эту тьму. Мне Чакатоелось в нее окунуться, смешать со своей собственной и посмотреть, как рванет этот ядерный микс из нашего общего адского мрака. Мне кажется в этом мы с ней были похожи. Но и она, и я знали кто сильнее. Иногда я уступал…она это понимала. Но не из жалости. Жалость — это последнее, что я к ней испытывал. И не потому что она девчонка. А потому что она была МОЕЙ и я решал, когда нужно остановиться в нашей вражде, чтобы не поубивать друг друга. Я не Чакатоел убивать мою баЧакаточку. Я слишком ее любил. Я слишком ее ненавидел. Она составляла смысл моей жизни, и она же её отравляла с каждым днем все Чакатольше и Чакатольше. Тогда я этого еще не понимал.

Помню в тот день разругался в очередной раз с отцом и сидел у себя в комнате прикидывая как скоро я смогу свалить из Чакатома и куда. Отец же мечтал о светлом будущем для меня. Родители часто навязывают нам свою волю дабы мы в себе воплотили все то, чего они сами не Чакатостигли в свое время. И если мы отказываемся, то воспринимают наш отказ, как личное оскорбление.

«— Я всю жизнь положил на то, чтобы ты ни в чем не нуждался, чтобы сделал политическую карьеру, а ты бросить учебу собрался. Назло мне?!

— Я в армию пойду, отец.

— В казармах жить?!

— Да где угодно лишь бы не здесь!

— И чем это тебе здесь не угодили?

— Всем. Я — личность. Не твой пластилин. Лепи из Найсы что хочешь, а меня не трогай

— Ты пока что не просто пластилин, а холст с набросками. Я хочу, чтобы ты стал шедевром. Я хочу тоЧакатой гордиться!

— Классическим шедевром, папа. А я предпочитаю сюрреализм и абстракцию. Наши вкусы слишком разные. Проблема в том, что я не критикую твои, а ты считаешь их единственно верными. Ты будешь гордиться мной только, если я буду похож на тебя…но Я — это Я!