Евгения Соловьева - Загробная жизнь дона Антонио

Да. Повезут.

Честные и прямые взгляды не позволяли усомниться в этом. Мало того, на этих лицах была написана чуть ли не святость, чуть ли не готовность отправиться ко львам в пасть! И наверняка – во благо сюзерена и родной земли. Только сюзерена-то они поменяли не далее как вчера вечером, иначе с чего бы сэру Валентину доверять им сопровождение опасной девицы в дальний монастырь…

Марина сглотнула. Опустила глаза, чтоб не угадали ее мыслей.

– Берегите себя, матушка, и да благословит вас Господь, – сказала подчеркнуто ровно и впервые пожалела, что не родилась мальчиком: мальчика бы в монастырь не отправили! Или что братец Генри утонул, с него б сталось выхватить у графа Арвеля из ножен фамильный клинок и тут же заколоть всех предателей, одного за другим…

Из-за спины матушки мрачной угловатой тенью выскользнул отец Клод, осенил Марину крестом и забормотал что-то латинское и благочестивое, больше всего похожее на «Изыди, бесовская сила». Матушкин духовник, даром что священникам невместно верить досужим сплетням и местным суевериям, больше всех в замке верил в нечистое происхождение Марины. А все потому, что был он книжником и звездочетом, и служанки шептались, что в своих покоях варил зелья, делал притирания для матушки и искал философский камень. Сколько в этих речах было правды, Марина не знала. Но, видимо, и впрямь не бывает дыма без огня. Старая Глинис до сих пор вспоминает: в ночь, когда родились двойняшки, отец Клод выбежал из своей комнаты за часовней и кричал про то, как сошлись с Девой Марс и Юпитер и что под окном госпожи проросла ядовитая наперстянка, и требовал принести холодного железа, дабы избавиться от подменыша.

А потом долго и горько плакал. И, говорят, не хотел благословлять герцогскую дочь.

Никто так и не смог его убедить, что негоже священнику во все это верить. Даже герцог Джеффри. Зато на братика капеллан надышаться не мог, и когда Генри остался в море – смотрел на Марину волком и шипел, что злые фейри позаботились о своем подкидыше, а герцогский род-то прервался!

Ерунду говорил. Если бы фейри заботились о Марине, они б оставили ей братика. Ей иногда казалось, что приходится жить за двоих – и за себя, и за Генри. Вот раньше, пока Генри был с ней, Марина терпеть не могла козье молоко, даже когда братик его пил, отворачивалась. А теперь – каждое утро, и вкусно же, как будто не ей раньше казалось, что козье молоко пахнет лягушкой…

Она склонила голову перед отцом Клодом, буркнула: «Амен» – и постаралась пропустить мимо ушей высокопарные слова, которыми граф Арвель утешал леди Элейн. Чтобы не стошнило.

Так же в точности она пропустила мимо ушей и нечто невнятно-поучительное, сказанное ей матушкой. Все равно истинная леди не обнимет дочь на прощание и тем более не велит своим дворянам ослушаться сэра Валентина и отвезти Марину… да хоть куда, лишь бы не в монастырь!

Разумеется, не обняла и не велела, лишь прошептала еще одно благословение и бессильно упала на руки сэру Гвинну. Матушке в самом деле было дурно, иначе бы она не позволила себе такой слабости прилюдно. Но Марину матушкины страдания не утешали. Как, впрочем, не утешила и попытка сэра Уриена завести с ней беседу в дороге и высокопарно объяснить, что все, что делается ими, благородными сэрами, суть с благословения герцога Джеффри и во благо Торвайна.

– Не стоит, сэр Уриен, – оборвала его Марина, уже не в силах быть вежливой. – Я прекрасно все понимаю. Оставьте меня.

Сэр говорил что-то еще, очень горячо и убедительно, но Марина уже опустила шторку в карете, откинулась на спинку сиденья и позволила себе наконец закрыть глаза. Ненадолго. Ровно до тех пор, пока карета не остановилась и в дверцу не постучали эфесом меча.

– Выходите, леди, приехали!

– Выходите, леди, приехали! – раздался снаружи голос сэра Гвинна.

Марина вздрогнула и открыла глаза: за окошком кареты маячил хорошо знакомый сэр и не хуже знакомый городок Таф, расположенный на половине пути до Кардиффа. Она часто бывала здесь с отцом. То есть не совсем здесь – похоже, ее сопровождающие выбрали для ночлега не дом градоначальника, где обычно останавливался герцог Джеффри, а окраину. Домик был совсем небольшой, и двор казался запущенным.

Попытавшись встать с сиденья, Марина вдруг поняла, что проспала весь день и что ей по-прежнему хочется спать. Словно ее опоили. И голова кружится. Неужели в той кружке разбавленного вина, которое подала матушка на прощание, и было сонное зелье?..

Видя, что она никак не выйдет из кареты самостоятельно, сэр Гвинн просунулся внутрь и подал ей руку. Даже не спросил, что с ней такое, – ни к чему, конечно же, он и так прекрасно знал, что.

Приняв его руку и позволив вытянуть себя из кареты, Марина нетвердыми ногами встала на землю. По привычке поискала взглядом Неда, но не нашла. Крохотный двор был совершенно пуст, если не считать сломанной телеги, служащей коновязью и свалкой старых граблей одновременно. Где же Нед и куда подевались сэр Уриен и граф Арвель? А их оруженосцы и слуги?

– Ваш слуга, леди Морвенна, сопровождает графа Арвеля. – Сэр Гвинн был по обыкновению предупредителен и зануден до скрежета зубовного. – Не беспокойтесь, они вернутся совсем скоро, не пройдет и часа. А пока извольте пройти в дом, на дворе сыро.

В доме тоже было сыро. И затхло. А встретившая их сморщенная старуха в латаном переднике так радостно улыбалась, что Марину передернуло. К людоедам ее привезли, что ли?

Старуха прошамкала что-то об ужине, празднике и купании, неуклюже присела и повела Марину в глубину дома. По сторонам даже смотреть не хотелось, так все здесь было запущено, пыльно и мрачно. И бедно. Совсем странно для графа Арвеля – останавливаться в таком бедном доме, где наверняка, кроме овсяной каши, и кормить-то гостей нечем.

Словно чтобы напугать Марину еще больше, на верху скрипучей лестницы с подгнившей второй ступенькой – хорошо хоть старуха предупредила на нее не наступать! – ей в ноги ткнулось что-то тяжелое, попыталось свалить ее на пол, дернуло за юбку и басовито заворчало.

Старуха обернулась, подслеповатые глаза умиленно просияли.

– Котик вас признал, леди, это к счастью! – почти внятно сказала она. – Не сердитесь на него, леди, он чует в вас доброе сердце, вот и ластится. Божья тварь.

Божья тварь – весом не меньше двух стоунов и цвета сажи – подняла на Марину круглые янтарные глаза и гнусаво мяукнула. Видимо, надеялась, что хоть у гостей тут найдется что-то вкуснее овсянки.

Неожиданно для себя Марина улыбнулась и расслабилась. Нед тоже говорил, что черный кот – это к счастью, особенно для моряков. Он даже как-то рассказывал, как корабельный кот однажды спас их «Моржа», вовремя разбудив вахтенного.