Татьяна Богатырева - Загробная жизнь дона Антонио

— Что такое благодарность человеческая перед ликом божиим, сэр Морган? А сейчас на вас смотрят ангелы и радуются несказанной доброте и милосердию. Вам зачтется, не сомневайтесь.

Морган, против ожидания, промолчал. Только что глаза потемнели. Не то от злости, не то… о черт.

Похоже, не только благородным донам после боя хочется всякого разного. А Морган, говорят, уже года два не сходил на берег. По крайне мере, «Санта-Маргарита» и весь прочий испанский флот всячески об этом заботились.

И благородный граф де ла Вега, если верить придворным льстецам, самый красивый мужчина Испании.

Даже если не верить льстецам, но верить зеркалу и доннам — все равно самый красивый мужчина Испании. Ну разве что папа, герцог Альба, не хуже. Выдержанное вино и все такое.

Грех даже думать об этом!

Но…

Но этот его взгляд будоражит не хуже клинка у горла, и эта его улыбка, почти девичья…

Сон и наваждение!

Поймав взгляд Моргана, Тоньо слегка потянулся — о, совсем невинно. И так же невинно ему улыбнулся.

Агнец божий, одним словом.

Глаза пирата потемнели еще. Он подошел ближе и, ничуть не смущаясь, стал Тоньо рассматривать. Потом зачерпнул мыла из кувшина, склонился и начал мыло по Тоньо растирать. Это было хорошо. Нет, не то слово — хорошо. Изумительно. Вот именно то самое, чего не хватало для полноты счастья в добавок к горячей воде и сандаловому маслу. Даже лучше, чем знойная донья, уж точно — острее.

Откинув голову, Тоньо закрыл глаза и позволил Моргану исполнять обязанности горничной. В особенно удачные моменты даже постанывал и фырчал от удовольствия. А заодно — чтобы подразнить Моргана.

Безрассудно? Опасно? Тем лучше! Все равно терять уже нечего, а в такие игры Тоньо никогда не играл. Честно говоря, раньше и пробовать не хотелось, ему и без того хватало развлечений (да и Святая Инквизиция за такие развлечения грозила костром). Ну так почему бы сейчас, в короткий миг между жизнью и смертью, не откусить напоследок малую толику запретного плода?

— Вы так явно наслаждаетесь, — протянул пират у самого уха. — Я даже завидую.

Тоньо тихонько засмеялся. Морган, проклятый Морган, завидует мертвецу!

Ну так завидуй. И запоминай, черт тебя раздери! Больше у тебя такого не будет. Я, дон Антонио Гарсия Альварес де Толедо-и-Бомонт, тебе обещаю!

А Морган ткнулся носом ему в шею, сзади, и почти прижимаясь губами к коже, тихо и хрипло сказал:

— Ты так пахнешь… Тоньо…

От того, как он произнес имя, — и ведь угадал же, каналья! — бедра Тоньо свело судорогой. Он протянул руку назад, схватил Моргана за волосы, чуть обернулся и встретился с ним взглядом. Глаза у пирата были шальные, будто вот прямо сейчас — на абордаж.

Как в зеркале.

— Ты об этом хотел побеседовать, сэр Морган?

— Нет, — Морган улыбнулся.

— Какая досада… — сказал Тоньо хрипло — мягко, как бархатной лапой со спрятанными когтями, и облизнул губы.

Мальчишка опустил ресницы. Светлые, как и волосы, зато длинные и пушистые, на зависть доннам. И улыбнулся.

— Да, понимаю, после боя… Однако, нас ждет ужин, Антонио… вы же позволите звать вас просто по имени?

— О, у меня есть шанс что-то вам не позволить, мой гостеприимный хозяин? — Тоньо рассмеялся, низко и тягуче.

— Ну я же не буду к чему-то принуждать моего благородного гостя, — ответил Морган ему в тон.

— В этом месте должна зазвучать сарабанда, виолы и гобой, — прикрыв глаза, сказал Тоньо. — А потом — сольная ария благородного пирата, на авансцене. Прим — тенор. Сэр Морган, у вас тенор?

— Очевидно, альт, дон Антонио.

— Альтино, — поправил Тоньо. — В самый раз для ужасно юного, но уже безумно благородного героя.

— Меня трудно назвать благородным героем. — Морган отступил на шаг.

— А мне достанется речитатив и ариозо Злодея, — не слушая возражений, продолжил Тоньо. — Бас, пурпурный плащ, зловещий грим…

— Выбирайтесь, Антонио. — Он отступил еще на шаг. — Ужин остывает.

— О, ужин!

Тоньо резко вскочил, разбрызгав воду и облив Моргана. Тот от неожиданности плюхнулся на ковер и засмеялся. А Тоньо, приняв величественную позу, пропел — басом, как обещал — на мотив популярной любовной арии: «Ужин, о прекрасный ужин, я так ждал тебя, приди же в мои объятия!»

Под смех публики он раскланялся во все стороны, поймал воображаемый букет, понюхал его, скривился и отбросил в Моргана. Вышагнул из бадьи, вытянул из кучи тряпок штаны, начал надевать.

Не вставая с ковра, Морган смотрел на него потемневшими почти до черноты глазами.

Потом шепнул:

— Антонио, ты…

— Если ты будешь так на меня смотреть, Морган, я тебя завалю, не дожидаясь ужина, — оборвал его Тоньо совсем обыденным тоном и повернулся строго в профиль, чтобы пират уж никак не упустил выдающегося зрелища. Смесь ненависти, опасности, веселья и чистого незамутненного телесного удовольствия действовала безотказно.

— Попробуешь — убью, — хрипло прошептал Морган; он дышал тяжело и неровно, похоже, на него тоже действовало безотказно, только что-то свое. — Давай ужинать…

— Ой, напугал кролика терновым кустом, — усмехнулся Тоньо. И, поймав недоуменный взгляд пирата, пояснил: — Я и так уже мертв, Морган.

— О нет, — не вставая с пола, Морган протянул руку и коснулся его члена. — Ты жив. Пойдем к столу…

Тоньо перехватил его руку, заставив обхватить ствол, прикрыл глаза и выдохнул сквозь стиснутые зубы.

— Ну!

Сжав пальцы, Морган двинул туда — сюда. Тоньо застонал, откинув голову и почти не слыша неуверенного:

— Ну же, ужин ждет, Тоньо!

Какой к черту ужин, когда так, так…

— Смерть — это, оказывается, так остро, Морган… — глянул на пирата, не отпуская его руки. — Еще!

— Ты жив, — настойчиво повторил Морган.

Поймал его взгляд и удерживал, пока ласкал, гладил, и тихо повторял его имя… Дыхание у Моргана срывалось, голос стал высоким и таким ломким, будто не он, а его ласкают. И от этого наслаждение было еще острее, еще слаще, и возвращалось откатом к Тоньо, пока не выплеснулось — забрызгав пирату руки и лицо.

— Морган, иди сюда, — Тоньо потянул его за руку, поднял с пола и прижал к себе, кожа к коже… да черт с ним, с батистом, все равно — близко, жарко. Совсем не похоже на смерть. И единственный поцелуй был не похож на смерть. Потому что у Моргана были горячие и сухие губы, и он все еще пах потом, кровью и морем, и ответил на поцелуй завороженно и жадно, и совсем неумело.

Мальчишка.

Даже убивать жалко.

А до рассвета еще чертовски долго. Целая жизнь.

К черту. До рассвета можно ни о чем не думать. Слово чести — такая удобная штука!

Морган опомнился. Почти. Сказал почти ровно, почти не сбивая дыхания:

— Ну же, гость, идем к столу. Не оскорбляй моего кока.