Дарья Кузнецова - Модус вивенди (СИ)

— Значит, придётся заводить ещё и дочку, — улыбнулся он. Легко и проказливо, совсем по-мальчишески, и от этой улыбки мне стало невероятно светло и радостно, а в груди растеклось тепло. Захотелось засмеяться без всякого повода или сделать какую-нибудь несусветную глупость.

— Знаешь, мне кажется, я уже почти люблю тебя, — неуверенно пробормотала я, а Одержимый в ответ неожиданно расхохотался, уронив голову мне на плечо. — Что я смешного сказала?! — возмутилась я, обиженно упёрлась ладонями в его грудь, пытаясь оттолкнуть. — Ты…

— Прости, но мне действительно смешно, — широко ухмыляясь, сообщил он, приподнимая голову, но и не думая отстраняться дальше. — Если это ты называешь «почти», то моего воображения не хватает представить окончательный результат! Хотя посмотреть на него будет очень интересно.

— Что ты… в каком смысле?! — совершенно растерялась я.

— Вета, я же тебе объяснял, могла бы догадаться, — почему-то сейчас, когда он вот так искренне улыбался, во взгляде не было совсем ничего пугающего. Всё та же тьма, но на этот раз — тёплая, уютная и ласковая. — Одержимые чувствуют, когда расстаются с частью души, даже если это происходит непроизвольно. Всё, что от меня осталось, принадлежит тебе; неужели ты думаешь, что я мог не заметить ответный подарок? — улыбка стала задумчивой и чуть отрешённой, и мужчина накрыл рукой обе мои ладони, всё ещё лежащие у него на груди.

— И как давно ты это заметил? — ошарашенно пробормотала я.

— Примерно тогда, когда ты пригласила меня составить себе компанию за кофе. Просто разобрался не сразу, — явно наслаждаясь моей растерянностью, пояснил он. А я хватала ртом воздух, пытаясь придумать, как на всё это реагировать. Получается, то, что для меня стало откровением и важным открытием, для него давно — открытая книга?!

— Ты… невыносим! — выдохнула я наконец. — И цесаревич ещё говорил, что Одержимым труднее общаться с окружающими, чем окружающим — с ними?! Это что же получается, ты устроил мне сцену на приёме, точно зная…

Продолжить возмущённый монолог Ветров мне не позволил, просто закрыв рот поцелуем. И целовал — жарко, глубоко, чувственно, — долго, до окончательной капитуляции и ещё некоторое время после, явно увлекшись процессом.

— Потому и устроил, — тихо хмыкнул он, в конце концов всё-таки прервав поцелуй. — Ревновал, и буду ревновать. Чем дальше, тем сильнее, потому что я совершенно не намерен расставаться с этим приятным ощущением. Я, конечно, постараюсь держать себя в руках, но никаких гарантий дать не могу.

— Надеюсь, палку ты всё-таки не перегнёшь, — вздохнула я. — Но как вы тогда можете обманываться в отношении к вам окружающих, если так легко способны отсечь равнодушных?

— Всем людям свойственно надеяться на лучшее, Одержимым — особенно; а когда с нашей стороны привязанность уже возникла, с ней сложно бороться. Даже понимая безразличие. Впрочем, полного равнодушия в мире гораздо меньше, чем может показаться на первый взгляд. Люди обычно отвечают на тепло теплом, пусть и непроизвольно, — даже такие, как Ремезова, которую ты сейчас вспомнила, — но… Знаешь, до знакомства с тобой я даже не подозревал, что среди нормальных людей попадаются способные на столь искренние и глубокие чувства. Не отпущу. Никогда и никуда. Буду бдительно стеречь и наслаждаться тобой в гордом одиночестве, — с нервным смешком пригрозил он. — Слишком страшно, один раз попробовав, лишиться всего этого.

— А мне, думаешь, не страшно? — тихо возразила я, махнув рукой на все его угрозы. Между Игорем и эфемерно-неопределённым понятием «свободы» свой выбор я уже сделала. Причём, кажется, сделала его ещё у варов.

— Значит, будем бояться вместе. Вместе увлекательней, — резюмировал Ветров. Никаких возражений по существу у меня не возникло, так что я с готовностью и удовольствием ответила на поцелуй.