Элли Конди - Атлантия

Хали, с которой мы вместе учимся в школе при храме, замечает круги у меня под глазами. Они с Бэй были друзьями, и, после того как моя сестра ушла, Хали всегда меня защищает и во время службы или в столовой становится чем-то вроде буфера между мной и другими послушниками. Я благодарна ей за это; мне особенно тяжело, когда мы хором возносим благодарности тем, кто жертвует собой Наверху, чтобы у нас Внизу была пища. В такие моменты я не могу не думать о Бэй. Она ведь теперь тоже стала частью этого извечного ритуала.

А еще мне вот что интересно: одинаковые ли чувства испытывают друг к другу обитатели нижнего и верхнего миров? Мы вспоминаем о них, когда едим пищу, которую они нам поставляют, мы понимаем, что каждый ее кусок эти люди оплачивают своей короткой и тяжелой жизнью. Может, они нас вовсе даже и не любят? Я бы на их месте точно не любила.

– Мне кажется, тебе лучше отдохнуть, – говорит Хали. – Ты с каждым днем все хуже выглядишь, с тех пор как… – Она замолкает, будто ждет разрешения произнести имя Бэй. Но я и себе-то не могу этого позволить, поэтому стою перед Хали с непреклонным видом.

– Работа – это то, что мне нужно, – отвечаю я. – Мы забываем о себе во время службы. – Эту фразу любят, как попугаи, повторять жрецы в храме. – Бэй хотела бы, чтобы я продолжала работать.

Я все-таки произношу имя сестры: оно повисает над нами и придавливает к полу. Бэй давит на нас, как вода давит на город. Она везде, она повсюду.

– О, конечно, – кивает Хали и протягивает мне рюкзак. – Вот, захватила твой рабочий набор.

– Спасибо, – благодарю я.

Теперь мне не надо вместе с другими послушниками спускаться в подсобку и выслушивать от них разные вопросы.

Хали кивает, а я, даже не дав себе труда подумать, вдруг спрашиваю:

– Ты удивилась, когда она ушла?

Хали придерживает свой рабочий набор на бедре точно таким же манером, как придерживала своих младших братишек и сестричек, когда они приходили к ней в часы посещений.

– Да, – отвечает Хали. – Бэй ведь очень любила Атлантию. Она любила храм. Я никогда не думала, что она захочет уйти. Кое-кто из нас даже считал, что однажды она сможет стать Верховной Жрицей.

Я киваю. Мне приходилось слышать, как люди шепчутся о том, что Бэй вполне может пойти по стопам мамы. И Бэй тоже об этом знала. Но сама она никогда не хотела быть Верховной Жрицей.

– Слишком большая ответственность, слишком много глаз наблюдает за тобой, – говорила сестренка. – Я бы предпочла служить людям, а не богам.

Бэй видела себя учительницей в школе при храме или организатором похорон при шлюзах.

– Хочу помогать людям, когда они прощаются со своими любимыми, – сказала она, когда мы готовили тело нашей мамы к отправке в шлюзы.

Это воспоминание мелькает где-то на краю моего сознания, и я упорно отказываюсь заглядывать в его мрачные уголки.

– Но я всегда знала, что твоя сестра способна пожертвовать собой ради других, – добавляет Хали.

– Так ты думаешь, поэтому она и ушла?

– Конечно, – кивает моя собеседница. – Бэй – одна из немногих известных мне людей, кто способен прожить жертвенную жизнь.

Аргумент Хали не лишен логики. Но почему сестра не сказала мне о своем решении выбрать жизнь Наверху? Почему она попросила меня дать слово, что я останусь, а потом ушла?

Зачем ей было меня обманывать?

Бэй боялась, что я разозлюсь?

А можно подумать, что я бы не разозлилась.

– Рио, сестра не сказала тебе, что собирается уйти, да?

– Да, – киваю я.

– Наверное, не хотела причинять тебе боль, – мягко говорит Хали.

Но Бэй знала, что ее уход причинит мне страшную боль. Я непроизвольно делаю резкое движение, и Хали испуганно отступает.

– Давай-ка лучше займемся делом, – предлагаю я.

– Увидимся, – отвечает Хали.

Я выхожу из отсека, где расположены наши спальни, и иду по коридору дальше, через школу при храме. Я знаю все эти комнаты и коридоры так же хорошо, как и сам храм. Могу без запинки сказать, кто живет за каждой дверью. Мне знакомы запахи в классах и мастерских и каждая царапина на полу. Я помню, как больно врезаются в спину спинки стульев, пока не сядешь как надо. Стены коридоров выложены плиткой цветов моря: зеленой, синей и белой. Но строительный раствор между отдельными плитками, хотя послушники и надраивают их постоянно, за столько лет стал грязно-коричневым. Именно мытьем стен мы и занимаемся бóльшую часть времени, когда не изучаем богов и Великий Раздел. Со временем нам доверят убираться в самом храме. Казалось бы, нехитрое дело – уборка, однако балансировать на стремянке с мылом и водой не так-то просто. А боги и горгульи при этом не кажутся живыми. Их лапы, когти и скрюченные маленькие ручки надо мыть с особой осторожностью, потому что это самые хрупкие части скульптур.

Я закусываю губу и стараюсь не впускать в сознание другое воспоминание, но оно постепенно возвращается. Я вспоминаю, какими холодными и безвольными были руки и ноги мамы, когда мы готовили ее к похоронам, какими сухими и безжизненными выглядели ее волосы, когда мы их расчесывали. Как я старалась не смотреть ей в глаза.

Наконец-то я выхожу в город. Я иду под деревьями по площади возле храма, и в потоках городского воздуха их листья звенят, как колокольчики. Атлантия особенно прекрасна, когда утренний свет пробивается сквозь блестящие металлические листья деревьев. Такую красоту необходимо постоянно поддерживать, чистить и восстанавливать сломанные листья, а их – тысячи.

Деревья при храме отличаются от других в Атлантии, на их ветвях установлены статуэтки богов, которые наблюдают за нами, словно каждое дерево – маленький храм. Эти боги сделаны не из камня, а из металла, но вид у них все равно устрашающий. Понятно, что за ними не могут ухаживать бригады рабочих, которые следят за другими деревьями Атлантии, этим занимаются жрецы или послушники. Или, скорее всего, одна послушница. Я научилась так ловко справляться с этой работой, что теперь ее полностью перепоручили мне. Не скажу, что жалею об этом: по мне, так лучше чистить богов здесь, чем в храме.

Я снимаю со спины кислородную маску. Это нарушение правил. Большинство атлантийцев, кажется, привыкли к маскам настолько, что буквально сроднились с ними, но я снимаю свою, как только подворачивается удобный случай. Ненавижу, когда маска цепляется за листья, я и так тащу на себе рабочий набор, а тут еще она. Я забираюсь на одно из деревьев и нахожу у самой верхушки Эфрама. Он сидит на задних лапах и скалит металлические зубы. Одна из лап у него разболталась – обычная проблема.

– Ну-ка, что ты там пытаешься ухватить? – обращаюсь я к нему. – До чего, интересно, не может дотянуться бог?

Эфрам злобно смотрит на меня, а я опускаю щиток на глаза и зажигаю горелку, после чего привариваю его лапу обратно. Эфрам как будто говорит мне: «Ты же не хуже меня знаешь, что я в этом не виноват».