Эми Эвинг - Драгоценность

Это лицо мужчины, но какое-то странно-детское, с тонкими чертами, узким носом, изящным ртом и сливочной кожей. Голова обрита, только на макушке островок каштановых волос, завязанных в элегантный хохолок – эта прическа мне знакома по урокам культуры и этикета королевского двора. Она означает, что передо мной фрейлина.

Фрейлины стоят выше всех остальных слуг – они наперсницы и советчицы для своих хозяек. Их отбирают и тренируют с юных лет, фрейлиной может быть и мужчина – их кастрируют, так что они становятся «безопасными» для работы в тесном контакте с королевскими особами женского пола.

Мне ужасно стыдно лежать обнаженной перед мужчиной, и я извиваюсь в своих оковах. Он терпеливо ждет, глядя только на мое лицо, не обращая никакого внимания на тело, и что-то в его взгляде подсказывает мне, что ему понятны и мои чувства, и мои мысли. Я перестаю дергаться. Он улыбается.

– Здравствуй. Я Люсьен. Сейчас я развяжу тебя, хорошо?

У меня как будто пропал голос, но он и не ждет ответа. Когда он склоняется надо мной, чтобы снять ремни, я замечаю, что на нем длинное белое платье с высоким кружевным воротником и длинными рукавами. На его пальцах свежий маникюр, а тело у него грациозное, но мышцы под платьем проступают вялые, не накачанные.

– У тебя красивые глаза, – говорит он, расстегивая последний ремешок. – Почему бы тебе не сесть, и тогда я подам тебе одежду?

Он удаляется, а я неуклюже приподнимаюсь и сажусь, подтягивая колени к груди, чтобы хоть как-то прикрыться. Мои глаза все еще не могут привыкнуть к яркому освещению, и я прикрываю их рукой.

– Ах, да, надо что-то сделать со светом, – доносится откуда-то из темноты голос Люсьена. Свет гаснет. Сначала это пугает, но вскоре свет медленно просачивается обратно в комнату. Загораются разноцветные шары золотых светильников на стенах, их цвета смешиваются, и комната наполняется уютным розовато-желтым свечением.

– Держи. – Люсьен протягивает мне пеньюар из бледно-голубого шелка. Я быстро надеваю его, ощущая нежное прикосновение ткани, и пытаюсь внушить себе, что это мамин халат. Люсьен предлагает мне руку, но я отвергаю его помощь и спрыгиваю со стола, с трудом удерживаясь на дрожащих ногах.

– Будем делать все по порядку. Для начала избавимся от этого жуткого стола. – Он заговорщически улыбается мне, но мышцы моего лица будто одеревенели, и я могу только смотреть на него пустыми глазами. Он нажимает кнопку на стене, и пол под столом опускается, увлекая вниз столешницу, а потом выдвигаются половицы, закрывая зияющую прямоугольную дыру. Они идеально подогнаны друг к другу, так что на полу не видно и трещинки. – Полагаю, в Болоте тебе не приходилось видеть ложные полы?

Я моргаю, переводя взгляд с него на то место, где только что стоял стол, и обратно. У меня такое чувство, будто мне снова двенадцать лет, и я новенькая в Южных Воротах, где все кажется новым, ярким и необычным.

Люсьен вздыхает.

– Ты не слишком-то разговорчивая, правда, 197?

Я прочищаю горло.

– Меня зовут…

Он поднимает палец и качает головой.

– Извини, дорогая. Мне не положено знать твое имя.

Хотя я не испытываю привязанности к этому человеку и, вероятно, никогда не увижу его снова, одно то, что ему не позволено знать мое имя, мое имя, а не какой-то там присвоенный номер, вызывает у меня слезы. Сердце сжимается в груди.

– Не плачь, – Люсьен произносит это мягко, но в то же время требовательно. – Пожалуйста.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь сдержать слезы, загнать их обратно, прочь с моих ресниц, в бездонный колодец внутри меня. В следующее мгновение мои глаза сухи.

Отныне плакать бесполезно.

– Хорошо, – мой голос звучит ровно. – Я не плачу.

Люсьен поднимает бровь.

– Действительно не плачешь. Умница. – Он произносит это отнюдь не снисходительно. Кажется, он впечатлен.

– Ну, и что теперь? – Я пытаюсь храбриться и надеюсь, что мой бодрый тон не выдаст того, что я чувствую на самом деле.

– А теперь, – говорит он, – ты посмотришь на себя в зеркало.

Мое сердце уходит в пятки, да так стремительно, что кружится голова. Я заставляю себя выровнять дыхание, хотя перед глазами все плывет.

Люсьен кладет руку на мое плечо.

– Все в порядке. Я обещаю, тебе понравится то, что ты увидишь.

Он подводит меня к какому-то объемному предмету, задрапированному тканью, который стоит на подиуме в углу. Люсьен жестом предлагает мне подняться на подиум. Мои ноги все еще дрожат.

– Может, ты хочешь сначала закрыть глаза? – спрашивает он.

– А это помогает?

– Иногда.

Я киваю и крепко зажмуриваюсь. В темноте опущенных век я вспоминаю, когда в последний раз видела собственное отражение. Мне было двенадцать. На комоде в комнате, которую мы делили с Хэзел, стояло зеркальце, и перед ним я расчесывала свои волосы. У меня было худое и невыразительное личико. Нос, щеки, брови, губы, кончик подбородка – все было каким-то маленьким и узким. Все, кроме моих глаз. Огромные, фиалкового цвета, они, казалось, занимали пол-лица. Но эти воспоминания слишком далекие; они как письмо, зачитанное до дыр, так что и слов уже не разобрать.

Легкий порыв воздуха, шелест ткани.

– Как только будешь готова, можешь открывать глаза, – говорит Люсьен.

Я задерживаю дыхание и прислушиваюсь к стуку своего сердца. Я справлюсь. Я не испугаюсь.

Я открываю глаза.

И оказываюсь в окружении трех одинаковых женщин. Одна смотрит прямо на меня, другие две стоят по обе стороны. Ее лицо не назовешь худым, разве что подбородок заострен. Щеки округлые, губы полные и слегка распахнуты от удивления. Черные волосы рассыпаны по плечам. Но ее глаза… они в точности такие, как я их помню.

Она незнакомка. И она – это я.

Я пытаюсь примирить эти две мысли, и, поднимая руку, чтобы коснуться своего лица, начинаю смеяться. Я ничего не могу с собой поделать. Девушка в зеркале повторяет мои движения, и почему-то я нахожу это забавным.

– Необычная реакция, – говорит Люсьен, – но это лучше, чем крик.

Я вздрагиваю.

– Некоторые девушки кричат?

Он поджимает губы.

– Что ж, у нас не так много времени. Давай готовиться. Пожалуйста, садись.

Он жестом указывает мне на кресло возле столика для макияжа. Я бросаю последний взгляд на незнакомку в зеркале, спускаюсь с подиума и присаживаюсь за туалетный столик. Здесь столько всяких тюбиков, кремов, пудры, и я ума не приложу, для чего все это нужно, и не многовато ли этого для одного человека. На маленькой полочке над столом стоят три фигурки песочных часов, все разных размеров и с песком разных цветов.

Люсьен опускает руки в тазик с душистой водой, потом обтирает их пушистым белым полотенцем. Очень осторожно, он переворачивает первые песочные часы, самые большие, с бледно-зеленым песком.