Энн Брашерс - Здесь и сейчас

Да нет, разве можно ему верить? Какой дурак верит таким вот бездомным, собирающим банки и распевающим арии из опер бродягам? Да это просто немыслимо!

Он как-то странно произнес мое имя. «Что, если?..»

Сказал, чтобы я доверяла своему разуму. А мне мой разум подсказывает ни в коем случае не делать то, о чем он просит.

Я и не стану.

Тем временем нахожу номер, с которого Бен послал сообщение, нажимаю кнопку. Это безличное сообщение компьютерным голосом, такие приходят, когда покупаешь мобильник. Нетерпеливо топаю ногой, ожидая гудка.

«Я должна исполнять заповеди, — говорю я себе. — Если я их нарушу, мне не жить».

После обеда вижу, что с того же номера пришло новое сообщение. Закрываюсь в шкафу, сунув в уши наушники.

— У времени свои правила и заповеди, Пренна. И я не стану с этим спорить. Истинные заповеди те, от которых не уйти, их невозможно нарушить, даже если постараться. И ты узнаешь эти заповеди, хотя, быть может, это будет для тебя болезненно. Правила, которым тебя учили, созданы для того, чтобы контролировать тебя и управлять твоими поступками. Но не все они неверны. Осторожность тебе не помешает. Мы здесь чужаки и должны вести себя смирно и осмотрительно. Мы можем принести миру ужасный вред, а возможно, уже принесли. Что бы мы ни делали, это влечет сложные, непредсказуемые последствия. Некоторые, я надеюсь, будут во благо. Но нам не следует вмешиваться в естественный порядок времени больше, чем это необходимо. Желаю тебе, Пренна, всего в этой жизни, что ты бы сама себе пожелала, но, боюсь, существуют пределы, за которые в желаниях выходить нельзя.

Я отключаюсь. Сижу, уставившись на мобильник. Не дает покоя все та же мысль: «А что, если?..»

И другая мысль тоже: «Что все это значит?»

Немного погодя является и третья. Открываю окно и снова швыряю мобильник в нарциссы.

Июнь 2012 года

Дорогой Джулиус!

Я ела манго. Это такой липкий оранжевый фрукт, кисло-сладкий, он разделяется на волокна, сердцевина у него маленькая и твердая. Очень вкусный. Вкусней даже, чем ананас. Я бы ела его, даже если бы мне сказали, что он смертельно ядовит.

Я все еще надеюсь, что, когда придет время и ты родишься, манго в мире еще будет расти. Ах, Джулиус, как это вкусно! Когда я представляю, как ты кусаешь его, мне кажется, что ради этого стоит жить.

С любовью,

Пренна.

В школе я думаю о том, куда пойду после занятий и какой первый вопрос задам там. Сижу как на иголках.

Итан все пытается со мной заговорить, но я избегаю его. В начале урока математики он кладет мне на парту какой-то сверток, похожий на подарок. Я бросаю взгляд на дверь. Мистер Фазанелли опаздывает, делать нечего. Гляжу, что Итан там положил. Предмет завернут в подарочную бумагу кое-как, чувствую, он делал это сам и впопыхах.

— Прямо сейчас развернуть?

— Конечно.

— Красивая обертка.

Итан пожимает плечами, будто не понимает, шучу я или серьезно.

— Слишком много ленты намотал.

Разворачиваю. Вижу новенькую колоду карт, все еще в целлофане. Верчу в руке, приятно ощущать ее плотность, да и водяные лилии на рубашке хоть и безвкусные, но трогательные.

— Спасибо, — говорю я.

Итан кивает, и по его лицу я вижу, он хочет что-то сказать. «Я буду тебя во всем слушаться. Буду учить играть в карты, а вопросов задавать не стану» — вот что говорит его взгляд.

И тут я понимаю: существует такое, что уже не переделаешь. Назад не вернешь. Открыл человеку душу, поделился с ним всеми мыслями и чувствами, а потом? Можно игнорировать, можно постараться забыть об этом, но вернуть ситуацию обратно, сделать все как прежде невозможно.

Что у тебя?..

Почему ты?..

А ты куда?..

Ну, что я тебе?..

Да, сформулировать этот вопрос не так-то просто. Но я должна задать его. Потом, естественно, последуют другие вопросы, много. Но первый — самый трудный.

Шагаю, погрузившись в свои мысли, потом замечаю, что Итан идет за мной, догоняет, торопится.

— Ты зачем за мной потащился? — спрашиваю я.

— Надо поговорить. Можно?

— А можно потом?

— Нет, лучше сейчас. Это очень важно.

Похоже, его не волнует, что, пытаясь избавиться от него, я прибавляю шаг.

— Потом.

— Нет, сейчас.

— Сейчас не могу.

А сама все-таки останавливаюсь. Не могу. Но как от него отвяжешься? И боль ему причинить не могу, да еще намеренно.

— Пренна, я понимаю, есть много чего, о чем ты не хочешь говорить, например откуда ты здесь появилась. Наверное, ты считаешь, этого делать нельзя. Согласен. И не надо говорить, если не хочешь. Но дело в том…

Я снова трогаюсь с места. Нельзя допустить, чтобы меня уничтожили. Это все равно что покончить с собой. Не сейчас.

— Дело в том…

Я поворачиваю за угол. Чуть не бегу.

— Дело в том, что, кажется, я и так уже знаю.

Поднимаю, хотя и очень не хочется, глаза на Итана, в них отчаянная мольба: поговори же со мной!

«Если кто-либо из местных жителей знает о тебе правду — неважно кто! — каким бы он ни казался добрым и отзывчивым, он тебя не пожалеет. Он будет вести себя, будто хочет помочь, но это не так. Он уничтожит тебя и уничтожит всех нас».

Так поучала меня мама, этому учили меня мистер Роберт, друзья, все мои знакомые, все, на кого я могу рассчитывать.

Я замедляю шаг. Не знаю, долго ли я буду от этого бегать.

— Откуда?

— Бен Кеноби все рассказал несколько дней назад. И еще он сказал…

Я поворачиваюсь к Итану:

— А тебе не кажется, что он сумасшедший?

— Я много раз с ним беседовал. Не думаю, что он сумасшедший.

— Правда? — Теперь я прикидываюсь, но получается плоховато.

— Правда.

— И что он тебе сказал? — спрашиваю я равнодушно-саркастическим тоном, но выходит очень фальшиво.

Итан старается вести себя осторожно. Смотрит на меня вопросительно. И вдруг протягивает руку и снимает с меня очки. Я изумленно разеваю рот. А он кладет их себе в задний карман. Потом снова начинает говорить, не торопясь, тихим голосом.

— Он сказал, что ниоткуда ты не приехала. — Итан говорит очень медленно, в паузах между его словами я слышу свое частое, прерывистое дыхание. — Что ты прибыла из другого времени.

Рот у меня раскрылся еще шире. Дыхание перехватило, ощущение такое, будто я задыхаюсь. Голову не поднять, она как чугунная. И что теперь? Надо убедительно показать, что меня поразила абсурдность его утверждения. Какая чудовищная нелепость, какой идиотизм! При этом надо презрительно и высокомерно фыркнуть. Легко сказать.

— И ты веришь басням этого бродяги с павлиньими перьями? — Я делаю неуверенное движение рукой в сторону его заднего кармана. — Скажешь еще, что он по секрету сообщил, будто с помощью этих очков за нами всеми следят, да?