Екатерина Коути - Страшный дар

– Они ушли. Ушли в море. И Ронан… Он ушел. Предпочел Третью дорогу. Он оставил меня, Лавиния. Он оставил меня ради Третьей дороги…

Агнесс зарыдала и практически повисла в объятиях Лавинии, которая прижала ее к себе и баюкала, как ребенка, и гладила по растрепанным волосам, и шептала какие-то ласковые слова, исходившие из теплых глубин души, где они хранились для ее сына или дочки, на случай, если они будут вот так горько плакать… Лавиния обнимала Агнесс и чувствовала себя так, будто обнимает саму себя. Юную. Брошенную. Отчаявшуюся. Только когда ее мир рухнул, Лавинию некому было утешить. Когда ее любимый ушел, отказавшись от Третьей дороги, некому было ее обнять.

Третья дорога.

Как странно все складывается в этой жизни.

Джеймс отказался от Третьей дороги – и разбил сердце Лавинии.

Ронан выбрал Третью дорогу – и разбил сердце Агнесс.

Мужчины выбирают свой путь. А женщинам остается лить слезы и учиться, как справляться с болью. Что ж, Лавиния научилась. И Агнесс со временем научится.

– Идем, Агнесс. Я передумала и не поеду в Уитби. Я отвезу тебя в Мелфорд-холл.

Лавиния взяла под уздцы лошадей и развернула их в обратном направлении. Помогла забраться в фаэтон обессилевшей Агнесс. Села на место кучера, взяла в руки вожжи.

Уже почти совсем стемнело. Ехать придется ночью, но Лавиния не боялась. У нее же есть ее кольт, и если что, она с удовольствием кого-нибудь пристрелит.

Агнесс заснула почти сразу, как только устроилась на сиденье.

Лавиния правила лошадьми и размышляла: как Ронан и Агнесс оказались в Уитби? Неужели… неужели прошли по Третьей дороге? Она бы полжизни отдала, чтобы вступить на нее, а этой глупышке все досталось даром. И прогулка по Третьей дороге. И Джеймс.

Джеймс, которого она, должно быть, смертельно оскорбила своим побегом. Ведь он такой гордый. Ведь он воспитывал себе в жены чистую юницу, а она сбежала с мальчишкой… Простит ли он теперь Агнесс? Может, и простит. Смотря по тому, насколько укрепился он на стезе добродетели. Простит и женится на ней, хотя она его даже не любит. Ничтожное создание, пустоголовая девочка, которой следовало бы благоговейно смотреть на него снизу вверх, – она его даже не любит! Она предпочла другого. Господи, куда же ты смотришь? Хотя бы любовь-то он заслужил… Любовь и заботу. А впрочем, куда смотрит Бог и почему попустительствует стольким несправедливостям и несчастьям, Лавиния не понимала никогда. Быть может, Джеймс мог бы ей объяснить, но вот как раз от него она объяснения на эту тему выслушивать не пожелала бы ни при каких обстоятельствах.

Черное ночное небо сделалось серым, поднялся высокий туман, близилось утро. Агнесс спала в неудобной позе, вздрагивая от холода. Она выглядела такой жалкой замученной пташкой! Лошади устали, пошли медленнее, а надо бы успеть прежде, чем люди начнут просыпаться и выходить из домов, чтобы никто не увидел Агнесс – вот такой. Если ее увидят – ее репутации конец. И даже Джеймс вряд ли сможет ее спасти.

Ее репутации конец…

А что, если они и правда ее увидят – вот такой? Растрепанной, грязной? Падшей? После того, как ее с позором изгонят из города, ее не во всякий работный дом примут в таком-то виде.

Лавиния почти забыла, как ненавидела Агнесс за то, что она – обыкновенная, глупая, никчемная, за то, что рядом с ней Джеймс будет жить скучно и обыденно и никогда не позволит себе волшебство…

Волшебство.

Она оглянулась на Агнесс, разрываясь от ненависти и жалости при виде ее опухших искусанных губ, ее тонких век, под которыми подрагивали кошмарные сны. Ненависть и жалость сцепились, как борцы, не уступающие друг другу в ловкости и силе… а потом вырвались из ее сердца, оставляя за собой пустоту, заполнить которую могло только одно.

Ей нужно было увидеть это снова.

Лавиния направила фаэтон на городскую площадь и остановила напротив таверны «Королевская голова». Вытащила кольт и тряхнула Агнесс за руку.

– Просыпайся.

Агнесс спросонья улыбнулась ей, а потом испуганно округлила ротик при виде оружия.

– Лавиния, леди Мелфорд, что…

– Выходи. И стань там, где был позорный столб.

Светает. Серая ветошь сползает с неба, приоткрывая пламенеющий атлас с золой канвой, но Агнесс не радуют краски природы. Рассвет кажется ей заревом пожара. Она стоит на невысокой площадке, откуда ей хорошо видны окна жилых этажей. За ними уже началось движение, скоро горожане поднимут рамы и распахнут ставни, впуская в комнаты свежий воздух.

– Руки вытяни по швам, – командует Лавиния, спрыгивая на землю, но ни на секунду не выпуская ее из поля зрения. – Отлично, вот так и стой.

– Сколько мне так стоять? – шепчет Агнесс, надеясь, что Лавиния тоже заговорит тише.

Ведь их сейчас услышат! Хотя минутой раньше, минутой позже – позора ей все равно не избежать.

Но Лавиния даже не думает понижать голос.

– Пока не взойдет солнце. Пока люди не выйдут на улицы. Пока они не увидят, что на самом деле ты маленькая грязная воровка.

– Что же я украла? – безнадежно спрашивает Агнесс.

– Ты украла у меня Третью дорогу. Ты была недостойна по ней пройти, но ты по ней все же прошла. А еще ты предала мою любовь…

Голоса на рыночной площади не в диковинку даже в столь ранний час, думает Агнесс, но вспоминает, что день сегодня не рыночный. Похоже, горожане тоже об этом вспомнили. Скосив глаза, Агнесс замечает, что аптекарь подслеповато щурится у шторы, а потом отходит, наверное, за очками.

У Агнесс на глазах вскипают слезы.

– Лавиния, я умру от такого позора. Застрелите меня прямо сейчас, чтобы мне не слышать, как они будут смеяться. Все равно они втопчут меня в грязь, и я в ней захлебнусь.

– Хорошо, – соглашается Лавиния. – Дай мне повод тебя застрелить. Бросайся бежать. Сделай какое-нибудь резкое движение. Позови на помощь.

– Мне некого звать на помощь. У меня не осталось друзей, они все ушли.

– Так ли это? – Лавиния склоняет голову набок, вуаль щекочет ей плечо. – А Джеймс Линден, твой благодетель?

– Он от меня отрекся.

– Неужели он не придет, даже если тебе будут угрожать смертью?

И тогда Агнесс забывает, где находится.

– Нет! Он не придет! Я не верю, что он придет! – всхлипывает она, потому что надежда жалит ее даже больнее, чем отчаяние.

Вот теперь все ее услышали. За окнами появляются лица.

Решительными шагами Лавиния подходит к ней и приставляет пистолет к ее груди. Какой он противный и холодный, думает Агнесс. Как пальцы сэра Генри.

– Глупая, пустоголовая кукла! Неужели ты не видишь, что из нашего мира капля за каплей утекает волшебство, потому что в паровой двигатель нам поверить проще, чем в Робина Доброго Малого? Что мы дошли до такого ужаса, когда сами фейри перестали верить в себя и захотели стать такими же убогими и бессильными, как мы? Неужели не останется иных звуков, кроме лязга станков, и все холмы почернеют от копоти просто потому, что нам не хватит воображения, чтобы представить себе другой мир? И не хватит душевных сил, чтобы в него поверить? – Лавиния почти кричит, и оружие прыгает в ее пальцах. – Но ты дрожишь и ничего не понимаешь, бедная девочка. Что ж, я помогу тебе. Вообрази, что ты карабкаешься высоко-высоко, но у тебя соскальзывают руки, ты падаешь и сейчас разобьешься… Если только кто-то не подхватит тебя в воздухе. Но никто тебя не подхватит, да, Агнесс? Ты же не веришь, что кто-то стоит позади тебя и уже готов тебя подхватить…