Наталия Ломовская - Шаманское проклятие

В детском саду, стоит заметить, никаким волшебством и не пахло! Совсем наоборот – пахло всякой дрянью. Неизменно – хлоркой из уборной. И почти неотличимо – скользким супцом, которым кормили на обед, серым киселем, застывшим в кружке пылью, скукой, от которой посерели и запылились даже золотые рыбки в аквариуме, а стекло самого аквариума покрылось буро-зеленой слизью.

Воспитательниц было две. Валентина Вениаминовна, которую, разумеется, звали Валентиной Витаминовной, была молодой и безразлично-доброй. Она разрешала брать все игрушки, шуметь, на голове ходить – как высказывалась нянечка, не настаивала на том, чтобы питомцы доедали противный обед… В общем, обращала на детей мало внимания, а сама чаще всего читала толстые книги без картинок.

Зато вторая – Евгения Ивановна – была просто невыносима! Пожилая, толстая, она двигалась с потрясающей легкостью, и ее повсюду сопровождал кислый дрожжевой запашок. Эта воспитательница охотно применяла к детям все ей известные педагогические приемчики и совершала все мыслимые педагогические ошибки. Почему-то она считала, что детям для полного счастья необходима частая смена занятий и впечатлений. И как же Сереже бывало мучительно, когда, только-только на влажном, твердом листе картона засияют нарисованные им лазурное море и берег цвета яичного желтка – оставлять все это, идти на прогулку, или играть в одну из бессмысленных «развивающих» игр, или махать руками под радостную музыку, и никак ему не понять было, в честь чего такая радость и почему никак нельзя попасть в такт глупо подпрыгивающей мелодии. Еще Евгения Ивановна с удовольствием привечала ябед и с удовольствием карала озорников. Наказывала она своеобразно и изобретательно – уличенному в шалости предлагалось некоторое время постоять посреди игровой комнаты с поднятыми вверх руками. Через несколько минут поза переставала быть удобной, поднятые руки наливались чугунной тяжестью, держать над головой их становилось все трудней и трудней, а опустить страшно, а тут еще любопытствующие мордашки друзей и недругов… Наконец доведенный до отчаяния шалун разражался ревом, и с этой минуты он считался раскаявшимся.

В общем, детский сад был невыносим, а болезнь выглядела просто спасением. И еще – шансом подольше побыть с мамой. Мама тоже была частью заколдованного мира. Во-первых, она была очень молодая, совсем как девчонка. И еще красивая, совершенно непохожая на других мам. Те были толстые, усталые, крикливые. А Сережина мама была тоненькой и звонкой, как фарфоровая пастушка из сказки Андерсена, она всегда ходила на высоких каблуках, и от нее пахло цветами. Сережа чувствовал – куда бы они ни пошли, на маму все оглядываются, любуются ею. Только для него мамы было всегда мало. Она училась – это называлось «аспирантура», любила ходить в театр и в гости, любила принимать гостей у себя… И только во время Сережиных болезней принадлежала ему целиком.

Как-то он заболел особенно серьезно. Грипп дал осложнение, обернулся двусторонним воспалением легких. В больницу ребенка решили не помещать, но с неотвратимым постоянством два раза в день на дом приходила медицинская сестра и приносила в чемоданчике то, что было страшнее липкого озноба и изнуряющего кашля, – маленький прозрачный шприц. У этой аккуратненькой сестрицы была легкая рука, она колола совсем не больно, но Сережа содрогался только от одного вида шприца и долго потом не мог успокоиться. Если бы не это – хворать дома было бы просто чудесно, и когда болезнь уже совсем прошла, Сережа наотрез отказался идти в детский сад.

Нет, он не кричал, не плакал и не топал ногами. Он ведь был очень воспитанный и сдержанный ребенок и потому спокойно и серьезно поговорил с мамой. Мама должна была понять. Ему в детском саду плохо и скучно. Там играют в глупые игры, водят парами на прогулку и заставляют делать зарядку под дурацкую музыку, от которой только одна тоска. Пусть ему позволят оставаться дома одному. Он уже вырос, будущей осенью пойдет в первый класс. Он знает, что нельзя открывать газ, нельзя играть со спичками, нельзя отворять чужим дверь и выходить на балкон… Мама выслушала и кивнула. Она ничего не сказала, но определенно оценила Сережин спокойный тон, его резонные доводы и была готова ему помочь.

– Я должна посоветоваться с отцом и с бабушкой, – сказала она, поцеловала его на ночь в голову и ушла, оставив включенным ночник.

Ах да! Были же еще отец и бабушка! О них-то мы и забыли. Впрочем, так им и надо. Им обоим всегда было не до Сережи. Бабушка даже не велела называть себя бабушкой, настаивала на имени – Римма. Римма, кроме того, что она являлась бабушкой, была еще – врач и профессор. Но она не принимала детей в соседней поликлинике, а делала операции в институте. Это дома называлось «пропадать», так что бабушка у Сережи была совсем пропащая.

– Целыми днями пропадаю на работе! – восклицала Римма в телефонном разговоре.

– Мать опять пропала, – вздыхала мама, косясь на часы.

А когда Римма не «пропадала» в институте, то все равно была занята. Это означало, что она сидела в своей комнате, курила сигареты и читала скучные книги с кровавыми картинками, или слушала музыку, или писала что-то, и ей нельзя было мешать.

Отец… Да что ж отец! Он, как и все отцы, был очень занят на работе, а когда приходил домой – Сереже говорили, чтобы не шумел, потому что папа отдыхает. По воскресеньям иногда ходили в зоопарк или в цирк. Но, в общем, папа был как у всех.

Вечером состоялся разговор, к которому Сережа прислушивался из своей комнаты. Он знал, что подслушивать нехорошо, но ничего с собой поделать не мог. Тем более что разговор принял вовсе не тот оборот, на который Сережа рассчитывал! Сначала долго звучал папин голос, он упоминал «упорядоченные занятия» и «подготовку к школе». Это было кое-как понятно. Потом бабушка заговорила о непонятном. Потом они говорили все разом, и опять стало ничего не понятно. А вот потом…

Нет, он, конечно, не рассчитывал, что мама будет все время дома, с ним. Но где-то в глубине своей детской души в это верил, как верят в чудо… А тут такая оказия!

Утром вся семья пришла к Сереже с дипломатической миссией. Да, они прислушались к его словам. Что ж, если он не хочет – может в детский сад не ходить. Но, к сожалению, один дома он тоже оставаться не может. Ни в коем случае. И никто из членов семьи не в состоянии составить ему компанию. Все они работают. Поэтому пусть уж он подумает как следует и согласится (напряжение нарастало) на НЯНЮ!

Слово было непривычным, но знакомым. У Пушкина была няня Арина Родионовна. Она рассказывала ему сказки, он предлагал ей: «Выпьем с горя, где же кружка». Значит, няня – это не так уж и плохо. Может быть, она будет похожа на настоящую бабушку, какие водятся у других детей. С другой стороны, недавно Сережа читал книжку про Карлсона. У Малыша тоже была няня – фрекен Бок. И ее никак нельзя было назвать приятной личностью. Конечно, она умела печь плюшки, и вообще там было много забавных приключений, но у Сережи нет знакомого Карлсона, а фрекен Бок без Карлсона будет слишком тяжелым испытанием… Рассудив так сам с собой, продравшись сквозь дикую мешанину, составленную из Пушкина, Арины Родионовны, ключницы Прасковьи, фрекен Бок, детсадовской скуки и остаточной болезненной слабости, Сережа вздохнул и согласился на няню.