Тахера Мафи - Разрушь меня

— Эй, может, тебе пора собираться в школу, м? — Адам открывает холодильник и вручает Джеймсу что-то упакованное в фольгу. Я предполагаю, что это его завтрак.

— Мне не обязательно идти, — протестует Джеймс. — Это же не настоящая школа, так что никто не обязан туда ходить…

— Я хочу, чтобы ты пошел, — прерывает его Адам. Он чуть улыбается своему младшему брату. — Не волнуйся. Я буду здесь, когда ты вернешься.

Джеймс колеблется:

— Обещаешь?

— Да. — Еще улыбка. Кивок. — Иди сюда.

Джеймс подбегает и цепляется за брата, будто боится, что тот исчезнет. Адам сует еду в фольге в Автомат и нажимает кнопку. Он взъерошивает волосы Джеймса.

— Ты должен подстричься, малыш.

Джеймс морщит нос.

— А мне нравится.

— Они немного длинноваты, разве ты так не думаешь?

Джеймс понижает голос.

— Я думаю, что ее волосы действительно длинные.

Джеймс и Адам оглядываются на меня, и я становлюсь розовым пластилином. Я неосознанно прикасаюсь к своим волосам, неожиданно засмущавшись. Я смотрю вниз. У меня никогда не было причины стричь волосы. У меня даже не было инструментов. Никто не предлагал мне острые предметы.

Я быстро поднимаю глаза и вижу, что Адам все еще смотрит на меня. Джеймс уставился на Автомат.

— Мне нравятся ее волосы, — говорит Адам, и я не уверена, с кем он говорит.

Я наблюдаю за ними, пока Адам помогает своему брату собраться в школу. Джеймс так полон жизни, так полон энергии, так взволнован тем, что его брат с ним. Это заставляет меня задуматься о том, каково это — в десять лет жить самостоятельно. На что это похоже для всех детей, которые живут на этой улице.

Я хочу встать и переодеться, но не уверена, должна ли это делать. Я не хочу занимать ванную в случае, если в ней нуждается Джеймс или Адам. Я не хочу занимать еще больше пространства, чем уже занимаю. Это кажется таким уединенным, таким личным, эти отношения между Адамом и Джеймсом. Этот вид связи, которого у меня никогда не было и никогда не будет.

Но когда я нахожусь рядом со всей этой любовью, мои замороженные части становятся похожими на человеческие. Я чувствую себя человеком. Словно я могла бы быть частью этого мира. Словно есть вероятность, что я не должна быть монстром. Возможно, я не монстр.

Возможно, вещи могут измениться.

Джеймс в школе, Адам в душе, а я пялюсь на миску с мюсли, которую Адам мне оставил.

Это так неправильно, есть эту еду, когда Джеймсу приходится питаться этой неидентифицируемой массой в контейнере из фольги. Но Адам говорит, Джеймсу полагается определенное количество еды, которую его обязывает есть закон. Если обнаружат, что он выкидывает её или утилизирует, его могут наказать. Всем сиротам положено есть еду из контейнеров, которые полагается класть в Автомат. Джеймс утверждает, что она «не так уж плоха на вкус».

Я слегка дрожу в прохладном утреннем воздухе, проводя рукой по волосам, все еще влажным после душа. Вода здесь не горячая. Даже не теплая. Она ледяная. Теплая вода — это роскошь.

Кто-то стучит в дверь.

Я встаю.

Кружусь.

Оглядываюсь.

Напугана.

« Они нашли нас », — единственная мысль, что бьется в моем разуме. Мой желудок — словно из папиросной бумаги, сердце — яростный дятел, кровь — река тревоги.

Адам в душе.

Джеймс в школе.

Я совершенно беззащитна.

Я роюсь в вещевом мешке Адама, пока не нахожу то, что искала. Два пистолета, по одному на каждую руку. Две руки — на случай, если пистолеты подведут. На мне наконец-то надето чтото, в чем будет удобно сражаться. Я делаю глубокий вдох и молю, чтобы руки не тряслись.

Стук становится настойчивее.

Я навожу пистолеты на дверь.

— Джульетта?..

Я разворачиваюсь кругом и вижу Адама, переводящего взгляд с меня на пистолеты, затем — на дверь. Его волосы мокрые. Глаза широко распахнуты. Он кивает на второй пистолет в моей руке, и я без вопросов передаю его ему.

— Если бы это был Уорнер, он бы не стал стучаться, — говорит он, хотя свое оружие не опускает.

Я знаю, что он прав. Уорнер бы начал стрелять в дверь, использовал бы взрывчатку, убил бы сотню людей, чтобы добраться до меня. Он определенно не стал бы ждать, пока я открою ему дверь. Что-то во мне успокаивается, но я не позволяю себе устроиться поудобнее. — Как думаешь, кто это?..

— Это может быть Бенни, она время от времени проверяет Джеймса…

— Но разве она не в курсе, что он сейчас в школе?

— Больше никто не знает, где я живу…

Стук слабеет. Замедляется. Раздается тихий гортанный звук, полный агонии.

Мы с Адамом переглядываемся.

Раздается еще один удар о дверь. Падение. Очередное стенание. Звук тела, приложившегося к двери.

Я дергаюсь.

Адам проводит рукой по волосам.

— Адам! — выкрикивает кто-то. Кашляет. — Пожалуйста, чувак, если ты там…

Я застываю. Голос кажется знакомым.

Спина Адама мгновенно выпрямляется. Рот раскрывается, глаза полны изумления. Он вводит код и поворачивает ручку. Направляет пистолет на дверь, пока открывает её.

— Кенджи ?

Короткий хрип. Приглушенный стон.

— Черт, чувак, почему так долго?

— Какого черта ты здесь делаешь ? — Щелчок . Узкая щель между дверным проемом и дверью предоставляет не большой обзор, но ясно как божий день, что Адаму компания не по душе. — Кто тебя послал? С кем ты?

Кенджи еще несколько раз ругается себе под нос.

— Посмотри на меня , — требует он, хотя это больше похоже на мольбу. — Думаешь, я пришел сюда убить тебя?

Адам останавливается. Дышит. Сомневается.

— Я без проблем всажу пулю тебе в спину.

— Не волнуйся, бро. В моей спине уже есть пуля. Или в ноге. Или еще черт знает где. Я даже не знаю.

Адам открывает дверь.

— Вставай.

— Все в порядке, я буду вовсе не против, если ты втащишь мою задницу внутрь.

Адам сжимает челюсть.

— Я не хочу, чтобы твоя кровь осталась на ковре. Это не то, что нужно видеть моему брату.

Кенджи, спотыкаясь и шатаясь, направляется в комнату. Я уже слышала его голос до этого, но ни разу не видела в лицо. Хотя это, вероятно, не лучший момент для первых впечатлений. Его глаза опухшие, затекшие, с фиолетовыми кругами под ними; на виске у него огромный порез.

Губы потрескавшиеся, слегка кровоточат, его тело сгорблено и сломлено. Он морщится, делает короткие частые вдохи, когда двигается. Его одежда порвана в клочья, верхняя часть тела не покрыта ничем, кроме майки, его накачанные руки все в порезах и синяках. Я поражена, что он не окоченел. Он, кажется, не замечает меня до тех пор, пока не поднимает взгляда.

Он останавливается. Моргает. Расплывается в широченной улыбке, только приглушенной небольшой гримасой боли.

— Черт возьми, — говорит он, все еще не сводя с меня глаз. — Черт возьми ! — Он пытается засмеяться. — Чувак, да ты псих …