Татьяна Корсакова - Проклятый дар

С каждым днем красок вокруг становилось все больше. Однажды Алена увидела свои руки, испачканные чем-то ярко-синим. Синий – это небо и иногда море, а еще ее глаза, кажется… Рисовать синими пальцами на белой бумаге было так неожиданно и так радостно, что Алена почти поверила, что смогла освободиться из серого плена, но наступала ночь, и надежда рушилась. Другие приходили в ее новый, такой хрупкий разноцветный мир, присаживались на кровать, зависали над головой и говорили-говорили… Чтобы не слышать их и не видеть, Алена зажмуривалась, зажимала уши ладонями, с головой ныряла под одеяло, но даже там Другие до нее добирались. Кончики пальцев холодели от их прикосновений, волосы на затылке шевелились от их дыхания, голова раскалывалась от их стонов и причитаний… Каждую ночь девушка думала, что не доживет до рассвета, но каким-то чудом доживала. Утром Другие уходили, напоминанием и укором оставляя на полу палаты хрупкие серые крылышки, и Алена снова начинала верить…

Этим утром она отыскала себя полностью, собрала из кусочков, точно мозаику. Некоторых кусочков не хватало, но даже без них картинка казалась почти целостной. Она больна – это не вызывает сомнений. Душевное нездоровье трудно диагностировать самостоятельно, но Алениных знаний достаточно для того, чтобы понять – с ней что-то не так. На этом знания заканчивались. «Что-то не так» – это не диагноз, это всего лишь предчувствие. А диагноз – это история болезни, исписанная забористым врачебным почерком, это лечебная тактика и лист назначений…

Ее лечили. Таблетки, которые она уже который день отправляла в раковину, – это лекарства, психотропы, антидепрессанты… Они должны помогать, но от них только хуже. А без них… а без них Алена уже почти собрала мозаику своей личности, осталось лишь найти недостающие осколки. Это очень хорошо и очень обнадеживающе, но что делать с Другими, которые не исчезли вместе с серым миром? Если они проявление ее болезни, то почему в остальном с ней все нормально? Почти нормально…

…Он не был тенью. Он был санитаром по имени Матвей. Отчего-то Алене казалось особенно важным запомнить его имя, как будто от того, запомнит она или нет, будет зависеть очень многое. Санитар Матвей смотрел на нее ясно-серыми глазами, кормил ее шоколадкой и уговаривал немного подождать. Ему было бесполезно объяснять, что ждать она не может, что каждая ночь в этом жутком месте высасывает из нее силы, делает все более беспомощной и все менее нормальной.

Матвей сказал, что ее лечащий врач – Егор. Это плохо, это даже хуже, чем можно себе представить. Он пытался контролировать ее даже тогда, когда она была сильной и здоровой, а теперь, когда она полностью в его власти, когда вся ее жизнь зависит от того, какой диагноз он ей поставит, ей не вырваться…

…Это не было любовью с первого взгляда, это вообще не было любовью. По прошествии нескольких лет Алена могла смотреть на вещи трезво и без боли, но так и не смогла до конца понять, что же ее связывало с Егором Стешко.

Он сын уважаемых родителей, перспективный и выдающийся, медалист и призер краевых олимпиад, поступивший в медицинский играючи и вроде даже без особой охоты. И она, провинциальная девчонка, прорывавшаяся к своей мечте долгих два года не с помощью уважаемых родителей и не благодаря победам в олимпиадах, а с боем, через пахнущие хлоркой больничные коридоры, через приемные покои и вычищенные до стерильности операционные. Ее руками вычищенные, руками, в которые запах дезсредств впитался так сильно, что понадобилось несколько месяцев, чтобы он окончательно выветрился. Днями и ночами Алена работала санитаркой, присматривалась, принюхивалась, привыкала к своей мечте, а вечерами готовилась к поступлению в медицинский. Два года…

За это время она научилась не только до блеска надраивать полы и посыпать хлоркой больничные уборные, она наблюдала и училась тому, что обязательно пригодилось бы ей в будущем. Уколы, клизмы, компрессы – эти стандартные сестринские манипуляции Алена освоила еще в первый год. А на второй заведующий кардиохирургическим отделением Антон Карпович позволил ей войти в святая святых – операционную, не до операции и не после, а во время. Алена на всю оставшуюся жизнь запомнила, что чувствовала, наблюдая, как большие руки Антона Карповича изящно и вроде бы играючи спасают еще одну жизнь, как пропитывается потом и темнеет зеленая хирургическая шапочка, а на прозрачных стеклах очков оседает конденсат, как операционная медсестра Танечка поглядывает на шефа поверх марлевой повязки, стараясь почувствовать и предугадать каждый жест еще до того, как он скажет веселым прокуренным голосом: «Танюша, не лови ворон. Где зажим?» В ту самую минуту, когда Антон Карпович прижег последний сосуд, наложил последний шов и все с тем же весельем в голосе спросил: «Ну что, Аленка, не передумала еще становиться Айболитом?» – она окончательно поняла, что сделала правильный выбор. Заведующий не стал дожидаться, что ответит ему рвущаяся во врачи санитарка Алена Прицепина, махнул рукой и, насвистывая что-то веселое, пошел размываться [7]. А она еще долго стояла в полной неподвижности, боясь спугнуть то хрупкое и радостное чувство, которое только что родилось в груди, пока медсестра Танюшка не толкнула ее локтем в бок и не сказала строго:

– Прицепина, ну что стоишь? Иди уже, не путайся под ногами.

И она совсем не обиделась, потому что то хрупкое и радостное, что она в себе берегла, стало еще ярче.

А летом того же года Антон Карпович, который, казалось, и думать забыл об Алене, позвал ее к себе в кабинет и, угощая чаем с баранками, принялся расспрашивать о планах на будущее. У Алены на тот момент был только один план – поступление в мединститут.

– Значит, не передумала? – Заведующий одобрительно покачал головой. – А не боишься, что конкурс большой, что рвутся в медицину ребята, которым ты по всем параметрам неровня?

– Не боюсь. – Она не кривила душой и не кокетничала. Когда перед тобой одна-единственная главная цель, просто нельзя бояться.

Наверное, Антон Карпович что-то такое увидел в ее взгляде или понял про нее что-то особенное, потому что его прочерченное морщинами лицо вдруг расцветила озорная мальчишеская улыбка.

– Ты, Аленка, непременно поступишь. Я знаю, сам таким был.

– Спасибо, Антон Карпович! – Она тоже улыбнулась.

– А чтобы никто шустрый и хваткий тебя часом на вираже не обошел, я тебе организую целевое направление.

Это был даже не подарок, это был Дар. Целевое направление давали только самым-самым, как правило, именно шустрым и хватким, оно не было стопроцентной гарантией поступления, но увеличивало шансы в разы.