Константин Аврилов - Я, ангел

– Не было никакого чуда...

– Ну, как ты можешь! Даже сейчас.

– Меня спас ангел, – сказала Тина. – И тебя заодно. Не знаю зачем.

– Ты... ты... – мать задохнулась в слезах и выбежала прочь.

Подойдя к телевизору, Тина вырвала шнур из розетки, постояла в раздумье и вдруг опустилась на колени. Сложив перед собой ладошки, она...

Тиль не понял, что произошло. Как будто выключили звук, не весь, а только голос овечки. Слышал шумы улицы, плач Виктории, беготню прислуги по дому и кучу других бесполезных звуков. Но только не Тину. Что странно: ее губы прикрывало облачко, словно размытое пятно на стекле.

Ангел поменял угол обзора. Но помеха упрямо торчала.

Это несправедливо, это обидно, это нечестно. В конце концов – он не чужой, он ее ангел, видит каждый орган, каждую жилку и вену, значит, имеет право знать, о чем молится его овечка. Раз ему заказан путь к мыслям. Да и как может молиться девочка, которая выросла без всяких вер? Просто смех. Кому она там молится, что может просить? Глупость какая-то. Всю радость от спасения перечеркнули. А он так старался.

Тиль разозлился всерьез. Происшествие требовало немедленного объяснения. У кого угодно, да хоть у Милосердного трибунала.

Занесло не по адресу. В квадратном дворике старинного монастыря журчал фонтанчик с двенадцатью струйками. Источник знаний манил пригубить и насладиться. Воровато осмотревшись, Тиль подкрался к каменной чаше. Жажды знаний не испытывал, литературы и музыки вполне достаточно. Но отказаться, если подвернулось под руку, было трудно. Что бы такого выпить?

Струйки не различались цветом, запахов Тиль не чувствовал. Разбираться в затейливых знаках над бронзовыми клювами было лень. И ангел протянул ладонь к ближайшему потоку. Брызги рассыпались радугой.

Сотни тысяч языков и наречий, диалектов и говоров, живых и мертвых, редких и повсеместных, простых и трудных, огромных народов и крохотных племен, разделенных со времен Вавилонской башни, заговорили одновременно. Тиль слышал все языки вместе и каждый по отдельности. Он стал гением полиглотов, верховным филологом и генералиссимусом переводчиков. Только это богатство ни к чему. Ангел и так понимает овечек. Никакого удовольствия, опять муки колебаний, терпи, пока все уляжется. Может, попробовать клин клином?

Тиль потянулся к следующему потоку.

– Многие знания – многие печали, – посоветовали за спиной.

Спрятав руки в рукава рясы, будто мерз, монах пронзал молодого ангела недобрым взглядом. Как положено члену Милосердного трибунала.

Для большей уверенности Тиль оперся на Мусика и строго заявил:

– Ага, дон Джироламо, вот вы-то мне и нужны.

Савонарола приподнял бровь, отчего крючковатый нос клюнул поплавком.

– В самом деле? – спросил вкрадчиво.

– Ну, не то чтобы именно вы, но кто-нибудь... ответственное лицо, – Тиль не терял бодрости духа, тем более свара языков отпустила.

– Какому же вопросу обязан столь высокой честью?

– Не вопросу, а реальному безобразию... – и ангел вкратце описал недоразумение с овечкой.

Монах терпеливо слушал возбужденный монолог, не перебивая жалобы и стенания. Выпустив пар, Тиль растерял большую часть храбрости, и теперь хотелось только одного: как можно скорее вернуться к овечке. Наплевать, не проблема и была, подумаешь – облачко.

Выдержав томительную паузу, от которой у ангела начали трястись поджилки, или что там могло трястись, Савонарола тихо сказал:

– Ты, ангел Тиль, не доволен, что не слышал молитв. Но разве для твоих ушей они предназначалась? Разве к тебе обращалась овечка за помощью и утешением? Или ты хотел бы исполнить то, к чему не имеешь отношения? Подумай, что бы было тогда. Слыша, ты бы постарался исполнить то, к чему не имел права касаться. Разве не мудро положить на это запрет?

Тиль не просто сел в лужу, ему показали, какой он на самом деле дурачок и простофиля, хоть и крылья обрел. И зачем полез? Сидел бы рядом с овечкой, а не пережил такой позор. Окончательно смутившись, он пробормотал вежливую благодарность и нацелился обратно. Но дон Джироламо строго спросил:

– Ты куда собрался?

– К овечке, на службу...

– Твоя служба окончена, – с явным удовольствием сообщил монах.

– Это почему?

– Наверное, ты давно не смотрел на перо, молодой ангел.

Что есть, то есть: давненько. И здесь прокол. Тиль покосился на самописку. Рядом с перышком красовалось число из... шести девяток. А он и не знал, что так много. Ужасающе много. Просто катастрофа. Не уследил.

– Следуй за мной, – прозвучал приказ.

Тиль невольно вцепился в Мусика:

– Куда? Зачем?

– Милосердный трибунал ждет. Вечность закончена, ты не справился.

– Но я научился древо судьбы видеть, за прямую кишку дергать, еще кое-что.

– Не имеет значения. Штрафных больше нет.

– У меня даже крылья есть! Модель Сикорского!

– Это не спасает.

– Но как же другие ангелы?! Они вообще не обращают внимания на штрафные! А я овечку столько раз спас. Это не считается?

– Спорить бесполезно.

– Почему такая несправедливость! Мне штрафные только начислялись. Что бы ни делал. А вот другие...

– У тебя не осталось штрафных. Следуй за мной.

– Но... Но ведь у меня остался еще один штрафной! Последний! Он есть!

Савонарола скривился:

– К чему тянуть? Овечка потратит его быстрее, чем ты вернешься.

– Но я имею право быть ангелом, пока он есть? Ведь так?

Нехотя монах согласился, но добавил:

– Милосердный трибунал призовет тебя, как только лимит будет исчерпан.

– Вот тогда и поговорим! – заявил Тиль, прыгая на Мусика.

Оставалось последнее дело, не завершив которое, не мог он предстать пред Милосердным трибуналом и отправиться, куда сошлют.

Несчастный ангел спешил, как никогда.

Тень самолета в радужном свечении прыгала овечкой по пушистым облакам. В чистом небе борта и крылья сверкали ослепительной белизной. Было шумно и весело. Ангелы резвились на полную катушку. Проводился забег наперегонки от хвоста до носа, особые весельчаки ныряли в турбины и выныривали из сопла, кто-то сидел на крыльях, свесив ноги, другие, уцепившись за элероны, летели в пространстве, повизгивая.

Как обычно, Тиля встретил шквал недоумения и волна любопытства. Не обращая внимания и даже не здороваясь, он пристроил мотоцикл у турбины и зашел в салон бизнес-класса. Тина полулежала в широком кресле, уткнувшись носом в иллюминатор. Проверив напоследок варианты, ангел стал рядом. В ближайшем – с овечкой все будет нормально, а дальше – не заглянуть. В любой миг последний штрафной может растаять. Такая уж овечка досталась.

Ангел не знал, как полагается прощаться. Наверное, для этого есть особые формулировки, только он их не знает. Захотелось наговорить глупостей, мелких и тривиальных, но ставших особо важными. Хотел сказать, как винит себя, что не сразу разглядел, какая она на самом деле. Что не смог ничего толком сделать, а что делал – получалось кое-как. Что готов провести вечность на краешке ее оделяла. Что обязан ей крыльями. Что благодарен за краткое счастье покоя. Что с радостью вел бы ее по жизни, наблюдая, как взрослеет, влюбляется, выходит замуж, рожает детей, может, разводится, а может, доживает до внуков. Что готов быть с ней до конца, проводив к пределу, за который ангелу вход заказан. Что не винит в штрафных и жалеет только об одном: не сможет оберегать ее. Много чего хотел сказать. У него ничего вышло.