Елена Колядина - Цветочный крест. Роман-катавасия

— Про те, по которым я смертников выкашиваю.

— Так ты — Смерть, что ли? — обозрив черное одеяние, заикаясь, произнес стрелец.

— Нет, Весна-красна! А то, ты меня не узнаешь! — ворчливо сказала Смерть и стукнула оземь косой.

— А, коли колдуньи в списках нет, так за кем ты пришла? Али за мной? — дрожащим голосом прошептал несчастный.

— Без тебя дел хватает! Благонравная жена ждет меня в Ярославле и праведный старец в Новгороде. И никакая она не колдунья!

И старуха исчезла.

Стена огня охватила весь сруб, так что чуть не перекинулся огонь на верного службе стрельца. Слава Богу, вовремя он отскочил в сторону.

Когда тотьмичи добежали до города по, охваченной алым заревом, дороге, дабы спасти, кто добро, кто малых детей, в удивлении увидели оне, что там нет никаких следов пожара! И оставшиеся в городе немощные больные и старики отрицали горение.

— Может, сие было сиверское сияние? — предполагали люди.

И только одна повитуха Матрена обладала достоверной информацией, каковая и разнесена была к вечеру по всем закоулкам. Разъяснила Матрена, что сие явление называется «тьма багровая» или же «багровый туман» и весьма сродни тьме египетской, но бывает исключительно редко, являясь, несомненно, предвестником худых событий.

Другого, тотьмичи от предстоящей зимы и не ждали, потому, помолясь, сели ужинать, а с первыми сумерками улеглись спать, дабы не жечь понапрасну масла в лампах и воску в свечах.

И только звонарь Тихон и возлюбленная им вдова с речки Царевой не знали ни о Божьем оке, ни о миражном пожаре. Оне затопили баню и разоблачили друг друга, и сладко целовал Тихон уста и щеки вдовы, и ласково дрочил ее белую шею, и нежил ее груди, и ласкал ее тело, и вдыхал ее волосы, и думал о том, что сбылась-таки его просьба перед цветочным крестом.

И, это ли не главное доказательство, что крест Феодосьин был угоден Богу, и наградит он ее встречей с любимым сыном Агеюшкой.

На другое утро отец Логгин присоединился со своим возком к проходящему с Сивера обозу, дабы отправился в длинный путь — в Москву. При мысли о столице пробирала батюшку мелкая радостная дрожь — как там будет? Мыслились уж молодому отче научные дискуссии в образованном обществе, великолепные книги, коих так не хватало ему в Тотьме, хоромы с кабинетом для работы, участие в верховных Соборах и законодательной работе и даже заграничные командировки в места оплота православной мысли — Грецию, Константинополь.

Усадив супругу свою, Олегию, в возок, отче заботливо подоткнул вкруг нея толстый войлок, ибо матушку следовало беречь. Во-первых, она должна была разродиться первым чадцем, а во-вторых, поп, лишившийся жены, становится распоп, что могло помешать карьерному росту батюшки. Устроив пожитки, коих у них было немного, он тоже уселся, взяв в руки вожжи и, сказавши «С Богом», покатил вдоль стен Тотьмы, забуселых от утреннего инея, по подмерзшей от ранних морозов дороге.

Обоз растянулся на версту и двигался довольно медленно. В воротах и под стенами города его провожали жены и родители, ибо с каждым обозом уходило в столицу изрядное количество молодежи, которой не сиделось на месте, но когда минула повозка отца Логгина последнюю кузню и склады на берегу Сухоны, наступила тишина, прерываемая лишь скрипом и постукиванием колес да фырканьем лошадей.

Отец Логгин оглянулся на оставляемый им город, где провел он в трудах три года. Теплое чувство к Тотьме, Волчановской улице, маленькой Крестовоздвиженской церкви и толика вины, за то, что оставляет он тотемскую ниву, отца Нифонта в провинциальной их мелкой жизни, охватили было сердце батюшки, и даже защекотало у него, от нахлынувшего, в носу. Но он прогнал сии чувства, вспомнив, что за трехлетней суетой, за всеми этими лешими, багровыми туманами, волками и колодезниками, он совершенно забросил теологическую науку, а ведь планировал разработать такую методологию обращения в православную веру, чтоб стали жители Руси самыми твердыми ее адаптами! Это зело укрепило бы государственную власть, ибо, где сомнение в вере, там и сомнение в наместнике ее на земле русской — Царе. А отсюда волнения и даже бунты.

От сих мыслей отче отвлек вид сгоревшего сруба, места казни колдуньи и лже-юродивой Феодосьи.

Он вспомнил ее огромные голубые глаза и сказал себе:

— Не я наказал ее, а Бог.

Потом дружно повернули все ездоки головы в сторону потемневшего цветочного креста на другом берегу Сухоны, загадывая и моля желания. Перечислять их мы не будем, ибо просьбы сии известного рода, скучны и однообразны — здоровья, денег, удачной поездки, прочее в этом же роде.

Отец Логгин с удовлетворением отметил, что крест пожух.

— Сгниет под снегом, и никто уж через год и не вспомнит об нем.

Но, радость его была преждевременной. Ибо уже просыпались из всех цветов в землю семена, и на следующее лето опять поднялся он самоцветным благоухающим ковром, и лишь через несколько лет края его несколько опали и расползлись. Но, долго еще звали тот луг Федосьиным.

Наконец, обоз покинул окрестности Тотьмы. Но, к сожалению, через несколько верст, возле деревеньки Власиха движение сопроводилось мелким, но неприятным событием. У одного из возов впереди, катившего, аж, с сиверной реки Колы, сломалось колесо. Все встали. Отец Логгин соскочил с возка и пошел за кусты, позрить хотя бы издалека власихинскую древнюю церковь, срубленную без единого гвоздя. Перепрыгнув через канаву и продравшись через еще одну кущу кустов, усыпанных замерзшими алыми ягодами, батюшка вышел на невысокий укос, на котором и стояла церковь. Под укосом бегали и игрались трое либо четверо цыганят. А среди них, переваливаясь, топал со звонким смехом наряженный на цыганский лад белолицый мальчонка. Чадо подбежало к отцу Логгину, и у того кровь застучала в висках — смотрели на батюшку огромные голубые Феодосьины глаза.

— Дядя, подай! — коверкая звуки, сказал мальчонка.

— Бог подаст! — испуганно ответил отче и ринулся назад, к обозу.

Пока возы не тронулись, батюшку колотила мысль, что сие — дитя Феодосьи, и, ежели бы, не знал он, что Агея утащили волки, то поверил бы в то, что красивое чадо украли цыгане. Дабы успокоить себя и избавиться от угрызений совести, отец Логгин здраво сказал себе под нос:

— Мало ли голубоглазых чадцев на Руси! Коли Бог даст, так вырастет дитя и в таборе, а не даст, так и семь нянек не уберегут, волку скормят.

Не будем судить батюшку строго за излишнюю его ретивость, ненужную в делах простых, книжность, упорство и амбициозность, ведь 9 октября 1673 года было ему всего 24 года, и был он слишком молод, чтобы снисходительнее, мягче и с большим пониманием относиться к слабостям людским, да более ценить чужую жизнь.