Дарья Еремина - Суккуб

Он не пил. Только курил. Его прогорклый язык оказался у меня во рту в тот момент, когда я закричала. Оттолкнувшись ногами от ножки стола, я покатилась на кресле к окну. Резко. Он повалился на меня, потеряв равновесие. Я вскочила, сшибая его окончательно с ног, но сама полетела на пол. Он держал за лодыжку.

Тогда было тихо. Очень тихо. Все происходило в такой неестественной тишине, что только потом я обратила внимание на это. Сотни раз потом, тысячи раз потом – когда вспоминала. Врезав пяткой в глаз, я поднялась на карачки. Ватные ноги не слушались. Я хотела добежать до ванной и закрыться там до прихода мамы. Только об этом и думала. Закрыться в ванной. До прихода мамы.

Я не знаю, в каком прыжке он меня достал. Так прыгают только дикие звери. С карачек – вперед – ухватил за ногу и потянул к себе.

Я молила, чтобы мама пришла сегодня раньше. Позже, когда я сотни раз вспоминала, тысячи раз вспоминала – я поняла, что это была первая полноценная запущенная мной программа. Потому что все, что произошло дальше – я видела и желала всем существом. Я отбивалась руками, ногами, лбом. Я видела огромный кухонный нож, которым мама стругала капусту на солянку. Я видела его в нем. Навсегда в нем. Чтобы он никогда уже. Никогда...

Мама пришла пораньше. Точнее принеслась, потому что была без сумки, без всего. Только с ключами.

После того, как я попала ногой по яйцам, он замер, жмурясь и прижимая мою шею к полу. Когда забрался снова, я уже не понимала что делать.

Он не успел. Ничего не успел, кроме как порвать на мне одежду, оставить пару синяков и смертельно напугать.

Когда он замер, я подумала, что передумал. Подняв взгляд, я уставилась в остекленевшие глаза и услышала хрип. Кровь изо рта теплой струей потекла мне на лоб. И тогда я закричала. Меня вырвало тут же.

Мама пятилась назад, безумно медленно поднимая руки к голове. Черты лица кривились. Губы расползались. Из закрывшихся глаз хлынули немые слезы.

Мы позвонили в «скорую». Со «скорой» приехала милиция. Маму арестовали. Ей ничего не угрожало. Я была уверена. Это была самооборона. Она защищала меня – свою дочь.

Мне рассказывали, что она выхватила пистолет еще в подъезде, на первом этаже. Нажала предохранитель и направила на сержанта. Они говорили ей, что ее наверняка оправдают. Молили, чтобы она успокоилась. Обещали, что все будет хорошо. Прижав дуло к подбородку, она выстрелила...

Позже, в сотый, в тысячный раз вспоминая, я понимала, что отчим заглотил весь неосознанный посыл моей формировавшейся натуры. И если разобрать все по полочкам, в обеих смертях была виновата только я. Это пришло позже. Намного позже. Когда я начала разбираться в происходящем вокруг. Когда обнаружила способность влиять на окружающих и выстраивать события.

Но с того дня любая человеческая особь мужского пола для меня стала лишь подзарядкой для тренировки своих способностей. Соляркой. До тех пор, пока маммолог не прописал секс...

5.

Я планировала съездить в Самару на родительскую субботу, но присланная Марком газетная вырезка выбила из колеи. Собравшись в тот же день, мы полетели домой. Пусть весь мир подождет...

Сидя в ожидании рейса, я позвонила бабушке. Уже и не помню, когда мы виделись в последний раз.

- Я завтра буду у мамы, – говорила я в трубку.

- Хорошо, девонька. Мы заберем вас, – улыбалась бабуля на другом конце провода.

С двумя пересадками на чартерах я, в общем-то, даже, выспалась. Гриша дремала рядом, накрыв своей ладонью мою. В самолете наши розовые наручники могли породить некрасивые слухи. Любой повод хорош лишь тогда, когда он свеж. И этот повод случился прошедшей осенью.

В то дождливое утро у одного из отелей в Чехии меня встретили папарацци. Я растерялась. Хоть и прельщающий взгляды, хоть и соблазнительно-трогательный, но я просто журналист. Я штатный специальный корреспондент. Гриша пыталась оградить, как могла. Я перетрусила, проталкиваясь к такси. Когда же я, по привычке, передала ей зонт, и ухватилась за ручку двери такси, произошло недоразумение. Она так и не призналась, специально или случайно произошло то, что произошло. Из ее поясной сумки выпали наручники. Как из секс-шопа, только с нормальным ключом. Она сама сшила мягкий пушистый чехол, чтобы не натирали. Наручники в розовом меху...

Я открыла рот, смотря на мгновенно промокшую синтетику. Все внимание устремилось к ним: розовым меховым наручникам, упавшим между нами. Опомнившись, я подняла взгляд на Гришу и прыснула со смеху. Она улыбнулась в ответ и наклонилась, чтобы поднять. Папарацци были счастливы. Меня никто не тронул. В тот же день фотографии наручников и наши смеющиеся лица подвинули все гламурные новости Интернета. Блоги запестрели фантазиями на тему нашей лесбийской любви. И не собиравшийся остывать интерес просто закипел.

И все из-за простого и доступного ухищрения для лунатика Лиды...

Мы вышли из здания аэропорта, не вполне понимая, какое нынче время суток на улице и у наших организмов. Было прохладно. Где-то у горизонта небо обещало впустить в мир солнце. Коммуникатор пестрел вызовами и SMSками. Начальство бесновалось в трубке, как бывало не часто.

- Валерий Михайлович, у меня корь. Я вся в красную точечку.

- В какую на хуй точечку? – орал динамик.

Я отдала трубку Грише, мотая головой.

- Да, – сказала она, – да, все так, – повторила спокойно. – Да, пиздец полный, Валерий Михайлович...

Я улыбалась, ловя такси.

- Да, зазведилась, сволочь. Вы абсолютно правы. Где мы? Сложно сказать, Валерий Михайлович. Мы где-то над землей. Здесь облака. Я не знаю точно.

Я показала таксисту на два чемоданчика и улыбнулась: на Городское кладбище.

- Да, суки последние. Вы правы, Валерий Михайлович. Я тоже в ахуе. Да. Я тоже не знаю что делать. Да, отбой, – Гриша села на переднее сиденье и передала трубку обратно.

- С чемоданами на кладбище? Погостить? – обернулся таксист к Грише.

- Да, – ответила она, наверно, по инерции...

Всю дорогу шофер смотрел на меня в зеркало заднего вида.

- Я могу подождать вас, Лида, – сказал, когда я подошла к багажнику.

- Спасибо, не надо, – отрицательно качнула я головой. Достаточно было, что таксист меня узнал.

Вытащив наши чемоданчики, Гриша сделала страшное лицо и подождала, пока он отъедет. Я уже шла к входу на городское кладбище. К могиле родителей. К зеленой ограде по пояс с острыми пиками на концах. К гранитной плите, в самом низу которой, под фотографиями родителей, именами и датами жизней, по моей надписи было выгравировано: мамочка...

Двенадцать лет прошло. Тебя нет со мной ровно половину жизни...

Я сидела на корточках, выдергивая сорняки из цветника и рыхля землю вилкой, хранящейся за надгробием. Вокруг было пусто, ничто не могло нарушить мертвой тишины. Нужно было оставить пару сорняков бабушке. Вздохнув, я села на крохотную шаткую лавочку. Обернулась к Грише. Она не заходила, сидя в сторонке на чемоданах. Поймав мой взгляд, полезла в багаж за водкой. Хлеб пекла бабушка. Она сама пекла...