Александр Верт - Пекло 2

Карин кивала и осматривалась. Площадка действительно была большая, чуть меньше старого лагеря, не ровная, местами слишком пологая, но вот найти ее будет действительно сложно, а это может оказаться самым важным, если твой враг слишком силен.

У Зены дрожали руки. Они, конечно, не могли дрожать по-настоящему, но ее, составленная на основе наблюдений, программа точно гласила, что есть такая степень гнева, когда и руки дрожат, и челюсти сжаты. Последнее так кривило ее лицо и буквально выдавливало искусственные глаза, что на ее лысую голову смотреть было страшно, но Дориан держался.

Стоял рядом и смотрел то на нее, то на потухшую панель. Связь с отправленной на материк командой только что оборвалась, а теперь, нажав несколько кнопок на панели, Зена узнала, что боевого транспорта у нее не осталось. Один маленький буравчик в ангаре и тот старый.

«Ну же, скажи, что они идиоты», − мысленно просил ее Дориан.

Он много месяцев отслеживал ее реакции, чтобы научиться на них играть. Зена, как бы она ни была развита, − всего лишь искусственный интеллект, а значит есть комплекс установок, которые влияют на нее сильнее, чем любой человеческий темперамент.

− Идиоты! – заявила Зена, и взволнованному Дориану сразу стало легче. – И что мне теперь делать? Посылать еще одного разведчика.

− Бесполезно, − сказал Дориан и тут же прикусил язык, понимая, что ей это не понравится. Просто он привык, что, если его командир высказывал что-то вслух, вопрос обсуждался.

С Зеной все было не так. Ничто не могло обсуждаться. Она могла лишь задавать вопросы и получать на них ответы, но ему нужно было чуть больше подобия эмоций, чтобы добиться своего.

− Я не разрешала тебе говорить! – напомнила ему Зена и, резко обернувшись, ударила его ладонью по лицу.

Пощечина от силиконовой руки с белой каменной костью напоминала удар битой, и Дориан даже не стал пытаться устоять, зная, как она любит видеть полуголых мужчин у своих ног, ну или не любит, а считает, что должна это любить.

Он специально не стал надевать рубашку, радуясь, что, несмотря на все его мучения, судьба была на его стороне.

− А ты уже смог встать? – удивленно спросила Зена, запоздало осознав, что после ее игры любовник действительно не только поднялся, но и подошел к ней, пусть и одел одни лишь штаны.

− Так вы же всегда говорили, что я лучший, − ответил Дориан, едва заметно ощупав челюсть, чтобы убедиться, что та не сломана. – Так позвольте доказать это по-настоящему.

Он приподнялся и посмотрел на нее снизу вверх, как она любила. С ее не самым высоким ростом, чтобы потешить ее самолюбие − или что за его подобие в ней отвечало − говорить с ней нужно, именно так: сидя на полу, при этом падать на колени никак нельзя. Она назовет это слабостью, так что удар был как никогда кстати.

− И что ты можешь? – спросила она.

− Организовать этих идиотов, − прямо сказал Дориан. – Я же военный врач. Пусть я в первую очередь врач, но общую подготовку Земной Армии Правопорядка я прошел. Дайте мне шанс, и через неделю у вас будут еще одна машина и самая лучшая боевая команда.

Она замерла. Дориан тоже замер на всякий случай. Умолк и лихорадочно перебирал в голове все свои слова. Не сказал ли он лишнего? Не просчитался ли он? Отпустит она его из этой проклятой комнаты или просто убьет на месте? Хотя она может поступить еще хуже – загнать его обратно на кровать, и тогда он точно завоет или заплачет. Если бы он был уверен, что за такую слабость его убьют, он бы давно так поступил, но ему казалось, что она может придумать что-то хуже. Куда уж хуже, он не знал, но был уверен, что уж она точно найдет, чем его напугать.

− Ты не гладко выбрит, − внезапно выдала Зена. – Кажется, я говорила тебе, что не хочу видеть никакой щетины.

Дориан коснулся собственного подбородка и едва не выругался вслух. Ему уже давно за тридцать, и щетина появлялась так быстро, что с этой безумной приходилось бриться дважды в день, еще и каким-то ножом. Упаси тебя бог при этом порезаться. Это, по ее мнению, то же самое, что испортить ее любимую игрушку.

После ее наказания первым делом надо было проверять подбородок на щетину, а не следить за панелями, но теперь было уже поздно.

Опуская руку, он понимал, что должен придумать объяснение, такое чтобы она сочла его разумным. Оправдания она тоже считала делом недостойным. Как она вообще хотела править «достойными», по ее мнению, мужчинами, Дориан никогда не понимал.

«Ебанутая баба, а не искусственный интеллект», − вот и все, что приходило ему в голову, но он закрывал глаза и говорил единственное, что считал разумным.

− Другие мужчины лучше слушают тех, кто не совсем брит. Так люди устроены.

− Ох уж эти ваши человеческие глупости, − сказала Зена и закатила глаза, правда выглядело это так, что от картины почти вращающихся глазных яблок в полупрозрачной голове можно было сойти с ума.

У Дориана только дернулся уголок губ.

− Я даю тебе двенадцать часов, − внезапно сказала Зена. – Через двенадцать часов ты должен вернуться и доложить, что сделал. Там я решу, достоин ли ты этой самой недели.

− Благодарю, госпожа, − тут же ответил Дориан, склонил на миг голову и быстро поднялся на ноги.

− И учти: ты должен быть здесь вовремя, и если окажешься не брит − накажу так, как еще никогда не наказывала! – зачем-то постукивая пальцем по воздуху, сказала Зена.

− Я все понял, госпожа, − ответил Дориан и, схватив свою рубашку, быстро вышел, с трудом не переходя на бег, потому что из этой комнаты ему хотелось бежать.

Он торопился еще и потому, что двенадцать часов значили лишь десять, из которых надо выкроить хотя бы три часа на сон, потому что по возвращении поспать она не даст. Сорок минут на дорогу туда. Сорок − обратно. Главное, по дороге не перепутать подземный коридор. Не забыть расположение всех камер и успеть побриться.

Он так долго ждал этого момента, что теперь суетился. Три месяца неотлучно возле нее. Да участь новичка в клане Камней была приятней, и плевать на цепи и плеть надзирателей. Если бы не эта женщина на ЗиПи3, едва ли у него был хоть какой-то шанс. Все у Зены было под контролем, но он все равно запоминал все камеры и повороты.

Еще три шага, поворот. Застегнув последнюю пуговицу, он выдохнул. Ему нужно было успокоиться. Отбрасывая от лица волосы, он бросал словно случайный взгляд в тот угол, где должна быть камера, и едва не ругался вслух, понимая, что ее не видно, а ведь он так рассчитывал, что здесь будет старая примитивная техника, которую сложно не заметить. Теперь по всему выходило, что у него нет ничего, кроме памяти.

«Тебя учили помнить все, − напоминал он сам себе. – Ты должен ничего не перепутать, не облажаться и не заслужить награду. Вдох. Выдох. Пошел».