Татьяна Коростышевская - Незваный, но желанный [litres]

— Значит, — смутилась Захария Митрофановна, — значит…

— Ничего!

— А вот мы сейчас посмотрим. — Гадалка раздвинула посуду, освобождая место на столе. — Разложим и поглядим. Сдвигай! Руки сперва оботри.

Воспользовавшись салфеткой, я сняла колоду.

— Ну! — Губешкина ткнула пальцем в картинку. — Сердца и кубки, и король. Это ты, это он, это валет с мечами, только…

— Минуточку, — перебила я, — мечи это пики, а валет ваш в крестах.

— Может, номер?

— А может, вы толкуете наобум?

Посопев в молчании и наградив меня недобрым взглядом, хозяйка вздохнула:

— Молодежь нынче пошла… А покойников все равно трое. Вот, вот и вот. Баба и два мужика, помоложе и постарше. Старший золоченый, видать, купец. Баба служивая при казенной отметине, а последний…

Я налила еще чашку чаю, отпила, поморщилась, и вовсе не от горячего.

— На нем какая отметина?

— Поганая. — Захария смешала карты и собрала их. — И ни словечка больше тебе, привереде, не скажу.

Отставив пустую чашку, я поднялась из-за стола.

— Простите великодушно, не стоило мне в таком тоне с вами беседовать.

— Да ладно, — отмахнулась хозяйка, — дело понятное, сердце твое не на месте, оттого и раздражаешься по пустякам.

— Не на месте.

— Полночи в подушку проревела.

Смутившись, я сделала вид, что рассматриваю слякотный пейзаж за окном.

— И вот что скажу: зря. И кручинишься зря, и думу черную думаешь. Прилетел к тебе сокол твой за сотни верст, это ли не радость?

«Вот нисколечко не радость. Странный прилетел, чужой, строгий. И говорить о том, что меня волнует, не стал. И как работать мне теперь прикажете? Нет, все, довольно. Немедленно все точки над „и“ расставлю, еще до начала присутственного времени. Перехвачу Крестовского в отеле для беседы личного характера, порву с ним пристойно и, обновленной и строгой, начну с чистого листа. Решено!»

Губешкина за моею спиною продолжала:

— А ты бы, Гелюшка, придумала лучше, как суженому своему чужое обручальное колечко на пальце объяснить.

Быстро повернувшись, я поднесла руку к лицу.

— Колечко? Да это ведь просто фикция. Григорий Ильич его с меня по первой же просьбе снимет, только ото сна пробудится чародейского.

— Так прямо своему и скажи, достоверно получится.

— Это правда!

— И глазами точно так же сверкнуть не забудь, очень красиво получится, оскорбленная подозрениями добродетель. А про шуры-муры свои с «фикцией» кареглазой промолчи.

— Захария Митрофановна!

— Целовались, — загнула хозяйка палец, — люди видели, обнимались, страстными взглядами обменивались, Григорий Ильич тебя невестою в общество ввел.

— Для пользы дела. Это «легенда» у нас сыскарей называется.

— Как ни назови, хоть фикцией, хоть легендой, слухи уже пошли, не остановишь. Превосходительству столичному непременно донесли, не сомневайся, вот он и бесится от ревности, обижает тебя почем зря.

— Глупости! Семен Аристархович и ревность… это… Да они друг друга при встрече не узнают. А злится шеф за дело, потому что я задание не с блеском выполнила, а… без оного.

Гадалка сокрушенно вздохнула.

— Разберись уже, отдели зерна от плевел. Про задания твои сыскарские ничего не скажу, не понимаю, а в мужиках поболе сопливых суфражисток разбираюсь. Семушка твой мужик? Не красней, я риторически спросила. Мужик. Значит, собственник, как все они. Хочешь его успокоить, в любви своей заверь, верность посули.

— Как будто без слов непонятно?

— Тебе понятно, мне понятно, потому что обе бабы, а ему разложи по полочкам, без намеков. Эта порода намеков не понимает.

— Я тоже… Не в смысле — мужчина, а с экивоками не в ладах, — призналась я. — Спасибо, Захария Митрофановна, за науку.

— К нему пойдешь?

— Чтоб до службы переговорить начистоту и прямо.

— Умница, ступай. — Захария помахала мне на прощанье и вернулась к картам.

Березневая оттепель превратила улицу в непролазное чавкающее болото, хорошо я догадалась перед выходом надеть поверх ботильонов калоши, дорога до базарной площади заняла гораздо больше времени, чем обычно. Портье за конторкой отельного вестибюля (Давилов упоминал название «Империал») сокрушенно сообщил, что господин Крестовский в книге приезжих не значится, а господин Мамаев, который, напротив, значится, бронирование свое не подтвердил и в отель вчера не явился. Несолоно хлебавши отправилась я в приказ. Зеленый от недосыпа Старунов бросился мне навстречу.

— Евангелина Романовна, ваше высокоблагородие, его превосходительство…

— В «Империале» не появлялся.

— Так они… — забормотал парень вполголоса, косясь на посетителей у конторки, — …еще вечор в казематах засели, камеру себе выбрали, четвертую от входа по левой стороне, да и заперлись.

— В камере? — приподняла я скептически брови. — Изнутри?

— То есть наоборот, велели себя на замок закрыть. — Старунов достал из кармана связку ключей. — И строго-настрого приказали, чтоб только барышня Попович, во сколько бы она на службу ни явилась, и никто иной…

— Молодец, — перебила я и отобрала ключи. — Займусь.

Не удивившись нисколько поведению начальства — Семен разные подземные штуки обычно для пополнения чародейских сил использовал, — я спустилась в подвал. Воняло не лучше, чем давеча. Любопытно, чем? Вчера думала, что трупом, но труп оказался жив, да и запах шел отнюдь не снизу, застоявшийся он был. После разберусь, даже если придется все камеры по очереди обнюхивать.

Семен спал на голых нарах, подложив под голову свернутый сюртук. Вырез сорочки открывал часть груди, львиная грива стекала волнами с импровизированной подушки, лицо было спокойным и расслабленным. На цыпочках приблизившись, я несколько минут молча на него смотрела. Как он хорош! Такими античные мастера своих богов и героев ваяли. Только те холодные, мраморные, а этот живой и теплый, рыжий еще. Так бы и запустила обе руки в эту копну. Захотелось провести пальцем по изгибу бровей и повторить то же самое губами.

Спокойно, Геля, дыши. Сначала разговор начистоту, а после…

Уговаривать-то я себя уговаривала, только рыскала глазами по спящему без зазрения совести, будто пытаясь каждую черточку запомнить, будто насытиться желала.

Устал Семушка бедненький, притомился, чардея. Бледненький такой. Сейчас проснется, кушать захочет, кофе испить. Опомнись, Попович, какое кушать? Сама-то со сна к столу бежишь или в другое место за другою надобностью? Ой! А беседа? То есть сначала отпустить соколика для неотложного, здесь его дождаться, а потом…

— Хорошие казематы в этом Крыжовене. — Семен энергично потер лицо и открыл глаза. — Глубина, расположение, вдоль жилы земляной фундамент клали, все идеально. Доброе утро.