Татьяна Коростышевская - Незваный гость [litres]

Дом поражал богатством, и это даже со скидкой на традиционную кичливость Крыжовеня. Особняк в два с половиной этажа стоял в глубине двора, рассеченного на равные половины подъездною дорожкой. Дорожкой? Целой аллеей с ярко горящими фонарями по сторонам. В большие окна виднелись человеческие фигуры, у крыльца сновали слуги в ливреях, толпились сани и коляски.

— Самое время передумать, — пошутила я, — насчет Машеньки. Помрет Бобруйский, тебе все достанется.

Грегори страдальчески закатил глаза.

Он мне решительно нравился, этот Волков. При ближайшем знакомстве Григорий Ильич оказался своим братом-сыскарем. Молодой, неглупый, расчетливый. То, что меня поначалу настораживало, объяснялось скорее его заграничным воспитанием. Но каков молодец! За каких-то полгода успел в своих Змеевичах обтесаться. Амбиции? Ну да, в нашем деле без них никак, сама грешна. А чего стоит история Грегори о том, как он, тринадцатилетний мальчишка, казенные препоны на пути в полицейскую школу преодолевал? Живо она с моим личным опытом перекликалась. Хороший парень, даже совестно на минутку стало, что я его морочу. Но совесть быстренько в дальний уголок задвинулась, не до нее. Работаем, сыскарики!

Приказные сани остановились у крыльца, Волков помог мне выбраться, тонкие подошвы туфелек на промерзшей брусчатке доставили пару неприятных минут. Двустворчатые двери распахнулись, и я облегченно вздохнула, переступив через порог.

А лакеев-то сколько! А парики-то у них какие потешные! Оттенка жемчужный блонд. Явно конский волос в синьке полоскали, чтоб желтизну убрать. И ливреи презабавные, будто из театра одолжили после представления из жизни королевских заграничных фамилий. Эталонное дурновкусие. От погружения в столичное высокомерное самолюбование пришлось все же воздержаться, ряженые все были как на подбор: высокие, мускулистые, с широкими сильными плечами. Присмотревшись к ливреям, я заметила у некоторых выпуклости на уровне пояса. «Это, Гелюшка, не челядь вовсе, а личная гвардия господина Бобруйского, вооруженная и крайне опасная. А ты даже без оберега приказного, некого на помощь кликнуть будет, ежели в беду угодишь». На это я мысленно же возразила, что самое время научиться на себя рассчитывать, и улыбнулась Грегори, который как раз отдавал лакею мою шубу. Волков улыбку вернул сторицей, будь я простою барышней, непременно бы сердечко затрепетало.

— Наш выход, Ева, — шепнул он, предлагая локоть.

Я руку приняла и вошла в залу, даже в две, ежели посчитать. Планировка оказалась анфиладной, за танцевальным помещением виднелось следующее, с накрытыми столами. Во второй зал гостей пока не приглашали или вовсе не пускали, там суетилась орда накрывальщиков, местный же бомонд переминался в бальном, разбившись на группки по интересам. Народу было преизрядно для небольшого Крыжовеня, наверное, под сотню. Купцы, некоторые с посконными бородами и стрижками под горшок, но все как один во фраках, супруги и дочери их в кружевах, перьях и драгоценностях, молодые люди из разночинцев, чиновники, чьи жены одеты были на порядок скромнее купчих, какие-то представители богемы, опознаваемые по лоснящимся на сгибах фракам, парочка отставных военных, девицы-актерки, девицы-неактерки… Заметив в отдалении бордель-маман Мишкину под ручку с томным нетрезвым юношей, я ей кивнула. Мария Степановна окинула меня оценивающим взглядом и сделала глумливый реверанс.

— Лисица рыжая, — сказала она спутнику, — черт принес.

Слов я, разумеется, не слышала, но прочла их по губам без усилий. «Молодец, Гелюшка, перфектно учишься. Но „жужу“ все-таки при первой возможности в ухо засунь».

Музыкантов определили в межоконный проем на некое подобие сцены. Дирижировал ими знакомый мне господин Бархатов, поездной попутчик. Экая стремительная карьера. Супруги его пока видно не было. Хозяева также не показывались, любым приличиям вопреки. Еще сочла я странным, что среди гостей не было представителей нетитульных рас. Ну хорошо, положим, здесь нет купцов-неклюдов, но гнумы-то быть должны.

— Григорий Ильич, — подошел к нам господин Чиков, — наконец-то изволили лик нам свой начальственный явить! Я уж, грешным делом, боялся голодным нынче остаться. Барин велел без вас угощения не подавать.

Волков поклонился сперва даме поверенного, русоволосой и пышнотелой.

— Оплошал, Сергей Павлович, не предполагал даже своего особенного положения.

— Супруга моя, — сообщил Чиков, — Елена Николаевна, чиновная дама, директриса нашей сиротской богадельни.

Сохранить приветливо-равнодушное выражение лица мне удалось, лишь представив, как мозг чиновной дамы забрызгивает ее жемчужную диадему.

— Евангелина Романовна Попович, — ответил Волков лучезарно, — моя невеста.

Оказавшись в перекрестье злобных взглядов, я томно протянула:

— Ах, Грегори… — и поправила локон, чтобы продемонстрировать сапфир на пальце.

Отчего ярилась Чикова, было более-менее понятно — женская ревность, Елена Николаевна наверняка на всех девиц так зыркает, а вот злоба ее мужа удивляла.

— Не будем более таиться, — жених поцеловал мне перчатку, — нашу чистую любовь от мира скрывать. У меня ведь, Сергей Павлович, едва сердце из груди не выскочило, когда Еву мою в поезде увидал. А она…

— Едва чувств не лишилась! — Поцелуи дошли до локтя, и я выдрала руку, чтоб прижать ее к груди.

Толпящийся подле нас народ внимал легенде с восторгом, нравятся народу нашему любовные истории, отклик в душах находят. Чиков, поглядывающий через плечо, перебил громко:

— А вот и Гаврила Степанович, величество наше драгоценное!

Злонамеренное устное оскорбление императорского сана фраппировало только меня. Когда Бобруйский шел через залу, прочие гости расступались и кланялись. Купец действительно отыгрывал величайшую особу. Его свита на шаг отставала, даже супруга. Как же она подурнела с момента фотографирования у Ливончика! На карточке была изображена молодая красавица, сейчас же по бальному паркету брела исхудавшая до прозрачности тень женщины. Плохо подогнанное платье, дорогое и модное, висело на ней беспомощными складками, блеклые волосы, причесанные и украшенные эгреткой с массивным камнем, казались седыми. А глаза! В них не было ничего — ни блеска, ни мысли, ни жизни. Мария Гавриловна, напротив, не изменилась нисколько. Плотная некрасивая девица, всем своим видом выражающая равнодушие и смирение. Третьей же спутницей Гаврилы Степановича оказалась актерка Дульсинея, жена Бархатова. Ее карьера, судя по всему, также пошла в гору, только по другому, если можно так выразиться, департаменту. Платье ее видела я две недели назад в витрине модного мокошьградского салона, розовый жемчуг с алмазной крошкой по подолу, жемчужный же пояс, розетки с бриллиантами, драгоценная канитель, накидка-болеро из страусиных перьев, закрепленная на одном плече.