Татьяна Коростышевская - Незваный гость [litres]

И заговорила громко, перекрикивая возбужденный гул:

— С сегодняшнего дня на промысел никто выходить не будет, ни карманники, ни форточники, ни подручные фартовых, ни… девушки. Понятно? На паперти стоять тоже запрещено.

Если бы Чикову можно было второй раз убить, я бы сделала это с превеликим удовольствием. Хотя будет мне с кем потешиться, не одна она злодейства творила, все приютское начальство в доле с нею было. Всех разыщу и накажу поименно. Всех.

— Волков где? — спросила я Мишку.

— Так разбирается, — отмахнулся пацан. — Танька, слышь, ты б сорганизовала баб, чайку чтоб…

— Где? — перебила я.

Танька, та самая барышня в папильотках, уже подняла с мест девичью стайку.

— На дворе, — объяснил Михаил, — через кухню выход. За бабами ступай, не ошибешься.

— Еще раз девочек бабами обзовешь… — показала я кулак. — Понял?

Кухня была просторной, предполагалось, что здесь ежедневно готовится на пятьдесят человек, но посуды столько даже не было. Десяток жестяных кружек, ведерный котел на плите и стопка щербатых тарелок.

— Живем! — воскликнула Танька, встряхивая мешочком. — Заварка.

Я посмотрела на распахнутые дверцы пустых шкафов. Девочки хлопотали, разводили огонь, наливали в котел воду, замурзанная малышка собирала в кружку рассыпанную на полу крупу.

Кухарку я выпорю самолично. Надо немедленно закупить продуктов, человека приставить к готовке. Ах, неплохо бы еще Мишкину арестовать. Но это даже неважным сейчас мне показалось. Скажу Грегори, чтоб кого-нибудь из приказа сюда отрядил.

Поднявшись по ступенькам, я очутилась в сенях с водяным бочонком в углу, толкнула дверь и вышла на хозяйственный двор. Аршинах в десяти от крыльца у коновязи Григорий Ильич беседовал с неким нарядным господинчиком в блестящих штанах, клетчатом пальто и сапогах гармошкой. Чуть позади пристава под стеночкой прислушивался к разговору Костик. Мальчишка тоже приоделся, и если бы не костыли, я бы с первого взгляда его не признала даже.

— Евангелина Романовна, — заметил меня Волков, — я как раз пытаюсь объяснить господину Обуху, что сироты этого заведения нынче в распоряжение его не поступят.

Обух сплюнул мне под ноги.

— Баба?

— И вам доброго денечка. — Я нащупала в кармане рукоять револьвера. Уголком глаза я заметила, что Грегори напрягся, как обычно бывает у кулачных бойцов. — Так что кому непонятно?

— Баба!

Вот ведь заладил.

— Ну что ты, мил-человек, баб, что ли, не видал? И потому не уверен? Так баба, точно баба, Христом-Богом…

Это я зря, в правой руке у меня револьвер, им креститься неудобно. Этот-то фартовый хлипкий, его на раз-два уделать можно, а вот те, которые за калиткой отираются, противники посерьезнее. Их четверо, а может, больше, мне только четверых с этого места видно.

— Глумишься? — Собеседник продемонстрировал в оскале золотую богатую фиксу. — Над Обухом посмела…

— Мадам Мими, — перебила я, — Манька которая из «Храма наслаждений»…

— Чего?

— Она Чикову прирезала, от нее все твои беды. Сам рассуди, не пришей она директрису, все бы своим чередом шло. А теперь, вишь, допросы, розыски, следственные мероприятия. — Меня несло, натурально вдохновение захлестывало. — Хотели бы на тормозах спустить, не получится. До самых верхов дело дошло.

— И чего?

— Того! — напирала я, почти вжав мужика между кольями ограды. — Манька чиновную даму зарезала, и, пока мы ее не арестуем, не будет никому из вас малолетних помощников.

— И когда вы ее повяжете? — трепыхнулся собеседник, даже пихнул, то есть попытался, я успела уклониться.

Горестно вздохнув, я призналась:

— Ох, мил-человек, не скоро. Ярмарка же нынче, многолюдье, а в приказе служивых, сам знаешь, негусто.

— Работнички! — Фикса победно блеснула. — Да мы бы эту Маньку в два счета…

— Неужели? — Изобразив недоверие, я отодвинулась на приличное расстояние. — Ну да хвастать — не мешки ворочать.

— К вечеру!

— Ну-ну…

— Не веришь? Обуху не веришь?

— Изловишь мне мадаму, — присела я в шутейном реверансе, — поверю и благодарность в приказе выпишу.

— Ваших полканских приказов недоставало!

— Была бы честь предложена. — Обернувшись, я встретила восхищенный взгляд Грини. — Засим, сударь мой драгоценный, мы с тобою прощаемся. Окончен разговор.

— Как окончен? — Обух придержал меня за рукав. — А как же уговор? У нас с этою богадельней уговор был.

— Не с богадельней, а лично с директрисой. Обожди с полгодика, нового человека на ее место назначат, сызнова уговоришься.

— Полгода? Слышь, как тебя…

— Ваше высокоблагородие.

— С тобою, может… того?

Развернувшись на каблуках, я смерила нахала взглядом, от сапожек его щегольских до рожи противной.

— Мою цену, Обух, ты знаешь.

— Будет тебе мадама!

— Перфектно.

Он сплюнул картинно в снег, щелкнул ногтем по узкой тулье котелка и вразвалочку вышел за калитку. Подождав, пока группа мужиков скроется с глаз, я грузно осела на руки Григория Ильича.

— Геля!

— Думала, сомлею, такое напряжение, аж екало все в подбрюшье.

Костик отлип от стены, прихромал поближе.

— Вы, вашбродь, нами с фартовыми за услуги рассчитаетесь?

— Евангелина Романовна, — ответил ему Волков, — только что выиграла нам время. Мой бог, это было великолепно.

Покраснев от похвалы, я сказала Костику:

— Ни в жизнь вы больше на злодеев работать не будете, даже если мне придется до старости в этом Крыжовене с револьвером на изготовку приют ваш сторожить.

— Давай-ка, сыскарка, — обнял меня за плечи Гриня, — ресторацию ближайшую посетим, ты отобедаешь…

— Геля! — позвали с крыльца.

Я обернулась, Мишка, узрев неприличную мою с Волковым позицию, многозначительно подмигнул.

— Там это…

— Из булочной уже вернулся? — Несколько придя в себя, от объятий я отстранилась. — Быстро-то как.

— Не ходил даже. Там это… — Мишка посмотрел на Грегори. — Мадам Фараония встречи с приставом требует.

На кухне хозяйничали уже две незнакомые угрюмые бабищи с плотными льняными косынками на головах и в одинаковых белоснежных передниках. В четырех кастрюлях что-то закипало, отдельный стол был занят стопками фаянсовой посуды, на соседнем высилась корзина, прикрытая полотенцем, уголок отвернулся, я заметила бок хлебного каравая. Тетки чинопочитанием не отличались, шикнули, прикрикнули, что-де никаких им тут посторонних. На Мишку замахнулись, но хромающему в арьергарде Костику сунули пирожок, в рот сунули, потому что руки у мальчишки были костылями заняты. Потом одна промокнула передником глаза, другая дала пирожок и Михаилу. Я сглотнула, со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, за что была названа сироткой и тоже угощена. Пирожок оказался с капустою. Вкуснотень!