Шарлотта Янг - Оборотень

Между тем, маленькая дама завладела своим новым кавалером, по росту подходившему ей лучше всех присутствующих. Их танец представлял собою что-то оригинальное, вне всяких правил, и состоял из произвольного ряда прыжков, поворотов, поклонов, подчиняясь фантазии маленькой дамы, отчасти следовавшей за своим кавалером, видимо, знакомым с национальными танцами. Эти две фигуры, белая и черная, – она с распущенными льняного цвета волосами в блестящем белом платье, он весь черный и поджарый, – были похожи на фею и бесенка! Все это было до того забавно и фантастично, что все танцующие и говорившие собрались вокруг них и смотрели на них в каком-то очаровании, пока, наконец, Алиса, запыхавшись и вся розовая, не опустилась на стул близ своего мужа. Он стоял мрачный и сердитый и неудовольствие его увеличилось, когда Перегрин стал опахивать ее веером, подражая при этом движению крыльев бабочки; Чарльз смотрел на это с таким видом, как будто он скорее был расположен отхлопать ее этим веером по ушам.

Сэр Филипп смеялся от души, потому что его с доктором забавляли выходки молодой, казавшиеся им детской шалостью, и они были готовы скорее посмеяться над оскорбленным супругом, чем возмущаться необдуманным поступком.

Может быть, его отчасти утешило позже высказанное ею следующее замечание:

– Он безобразен, как старый Ник [16] Так в народе зовут черта. , и у него такой вид, точно он всегда смеется над вами; но я желала бы, чтобы вы умели так танцевать, м-р Арчфильд, но тогда вы не были бы моим дорогим, большим мужем и таким красавцем.

О, да, он не более, как прыгун.

Между тем, Анна с негодованием говорила своей матери:

– О, как могли они сделать это? Как могли они женить бедного Чарли на таком глупеньком, невоспитанном создании?

– Ш-ш, Анна, ты должна бросить это детское прозвище, – сказала серьезным тоном м-рис Вудфорд.

Анна покраснела:

– Я забыла, но мне так жаль его.

– Нет причин жалеть его, моя милая. Она совсем ребенок и в руках такой женщины, как леди Арчфильд, переменится к лучшему. Молодость ей только в пользу, так как при этом легче сформировать ее характер.

– Я надеюсь только, что в ней есть какой-нибудь характер, – сказала со вздохом девушка.

– Мое милое дитя, – возразила на это ее мать, – я не могу позволить тебе говорить в этом духе. Да, я знаю, что м-р Арчфильд вырос с тобою, почти как брат; но даже сестра не должна позволять себе порицания кажущихся ей недостатков в жене ее брата.

Благоразумная мать сдержала порыв своей дочери; но, тем не менее, и та, и другая заснули в эту ночь с тяжелыми предчувствиями в сердце. М-рис Вудфорд знала, что дочь ее была хорошая девушка, с добрыми правилами; но окружавшая ее детство жизнь, баловство при дворе молодых принцесс – все это оставило следы в ее детском уме; и хотя Анна была строга к своим обязанностям, весела и, судя по наружности, довольна своею жизнью, ее мать подозревала, что в этой голове, склонившейся над прялкой или пяльцами, бродили фантазии о придворном блеске и пышности, которые могли исчезнуть среди забот семейной жизни, но также могли сделаться опасными для нее искушениями.

Перед своим отъездом, на следующее утро, Перегрин умолял ее, чтобы м-рис Анна приняла от него четки королевы, но ее мать решительно отказала ему в этом:

– Они должны сохраняться как заветная вещь в вашей семье, – сказала она.

Он только всплеснул руками при этом, что было одним из его странных жестов.

Перегрин уехал в веселом настроении духа, обещая быть у них перед самым возвращением в Лондон, в котором не сомневался; но в течение десяти дней о нем ничего не было слышно. Под конец этого срока портсмутский извозчик доставил в Венчестер следующее письмо:

«Уважаемый и достопочтенный сэр! Семь лет прошло с тех пор, как благодаря вашим убеждениям и посредничеству, отец мой согласился на то, что, я надеялся, будет моим спасением, как духовным, так и физическим. Я не знаю, могу ли я, ввиду вашей доброты, просить вас сделать ту же попытку и теперь. Мой отец объявил, что ничто не заставит его отпустить меня вторично за границу с моим дядей и утверждает, что условие было нарушено, вследствие посещения нами Папистских стран, и все мои уверения, что Московиты так же ненавидят папу, как и он сам, ни к чему не ведут. Он также считает, что сделавшись, по несчастью, его наследником, я должен оставаться дома, чтобы вырубать лес и наблюдать за пашней; и когда я умолял его, чтобы он дозволил мне уступить первенство Роберту, он только отвечает, что я уподоблюсь Исаву. Я написал дяде, который был для меня вторым отцом и которому будет жаль расстаться со мною; но я не знаю, удастся ли ему переубедить отца; и я умоляю вас, достопочтенный сэр, присоединить к этому и вашу просьбу; потому что я убежден, что пропаду окончательно, если вынужден буду остаться здесь.

Свидетельствую свое почтение м-рис Вудфорд и м-рис Анне. Я надеюсь, что первая находится теперь в лучшем здоровьи. Я остаюсь, достопочтенный сэр, ваш покорный слуга Перегрин Окшот. Писано в Оквуд-Гаузе сего 10-го октября 1687 г.».

Это была печальная новость, и д-р Вудфорд не знал, как он может вмешаться в это дело; кроме того, исполняя свои обязанности в соборе, он не мог надолго отлучиться, чтобы проехать в Оквуд по непролазной зимней дороге. Он мог только написать ободряющее письмо бедному юноше, а также другое – м-ру Горнкастлю, который, по новому закону индульгенции, имел теперь свою церковь.

Доктор поддерживал с ним знакомство, начавшееся с болезни Перегрина, и относился теперь к нему с большим уважением, рассчитывая, что он может повлиять на своего патрона. Прошла неделя и ничего не было слышно; наконец в дом доктора заехал другой посетитель, сам сэр Перегрин, на пути к брату, с большими неудобствами для себя, чтобы уговорить его оставить с ним племянника.

– Кажется, мой брат, – сказал он, – видел на своем веку достаточно боевой службы, чтобы понять, что его сын будет только еще лучшим сквайром, если побывает за пределами Гампширских болот и познакомится со светом.

– Не могу сказать, – отвечал д-р Вудфорд, – но я боюсь, что, по его мнению, чем меньше он будет знать свет, тем лучше.

– Это подойдет к неповоротливому парню, вроде умершего юноши, и того, каким, я надеюсь, ради моего брата, будет его меньшой сын; но что касается этого мальчика, то застой и пустота должны быть для него гибелью. Пусть мой брат оставит Роберта дома и отдаст ему Оквуд; я же позабочусь о Перри, как уже обещал.

– Было бы благоразумно с его стороны принять это предложение, – сказал д-р Вудфорд, – но трудно поручиться за благоразумие других.

– Это справедливо, сэр. Очень жаль, что я не мог поехать с Перри, но у меня на следующую неделю была назначена аудиенция у его величества, а брат требовал к себе сына безотлагательно.