Марина Эльденберт - Прыжок в бездну

Я молчала. Просто не представляла, что сказать. Иногда, когда требуешь откровенности от кого бы то ни было, нужно быть готовым эту откровенность принять, а не просто моргать, пытаясь вспомнить хотя бы одно нужное слово. Хотя, возможно, слова здесь были излишни.

— Пожалуй, это все самое страшное, что я мог тебе рассказать. Хотя нет. В детстве я нацепил на хвост виаренку ленту со звенящими банками, и он в истерике носился по дому, пока это не увидел отчим.

Я попыталась улыбнуться. Не вышло.

— У тебя был виар?

— Да. История с банками была первой и последней, потому что на следующий день отчим отвез меня в школу, привязав банки к моей ноге. В школе я, разумеется, их снял, но мне хватило. В том числе и насмешек месяца на два вперед.

— Хорошенькие методы.

— Ну, у меня был выбор. Либо порка, либо поход до школы с банками.

— Добрый у тебя отчим.

— Его воспитание мне многое дало. В частности, первую прописную истину, что нельзя злоупотреблять силой и властью над теми, кто тебе доверяет. Пойдем спать, Лаура?

Я посмотрела на лестницу, ведущую на второй этаж. Потом в сторону холла.

— Где ты был сейчас, Бен?

— Это уже похоже на серьезный супружеский разговор. — Он хмыкнул. — Ну а если быть точным, минуя бюрокатические проволочки и вовсю используя связи отчима, договаривался о получении нами вида на жительство. Завтра пойдем отмечаться.

Я вздохнула.

Поняла, что смысла стоять больше нет, тем более что адреналин из меня просочился куда-то в подпространство, и я стала тряпичной куклой.

В этой квартире было две спальни, в каждой своя ванная комната. В моей была душевая и джакузи, как выяснилось, когда я туда заглянула. Не особо задумываясь, вытряхнула себя из одежды и быстро приняла душ. Потом так же быстро нырнула под одеяло полностью обнаженная (почти вся моя одежда осталась в Рагране) и поняла, что сон снова не идет.

Адреналин ушел, но вместе с ним и с водой ушла и накопившаяся за напряженный день усталость. Поэтому когда Бен заглянул, чтобы пожелать мне доброй ночи, я приподнялась на локте и откинула край одеяла.

— Что ты делаешь, Лаура? — очень хрипло интересуется он.

— А на что это похоже?

— На то, что ты не в себе и собираешься поблагодарить меня единственным и самым доступным способом, который первым пришел к тебе в голову. — Он подходит и садится рядом со мной на кровать.

— И это говорит мужчина, который всеми силами меня соблазнял? — Я почему-то чувствую себя как пьяная. Совершенно безоговорочно пьяная. — Тот, который говорил, что я веду себя как маленькая девочка? Я не девочка, Бен. И больше не хочу играть в игры. Мне надоело жить прошлым и все время бегать, поэтому заткнись и поцелуй меня, если хочешь. А если не хочешь, просто уйди, и так мы все и оставим.

— Ты не просто маленькая девочка, ты еще и шантажистка, — сообщает он, а потом склоняется надо мной и целует.

Не представляю, как это получается, но с ним каждый поцелуй совершенно новый. Этот, например, — раскрывающе-порочный, как если бы он трахал меня языком. Слово «трахал» всегда казалось мне слишком грубым, но сейчас уже не кажется, сейчас оно единственно верное, когда мы полностью обнажены, и между нами халат, который я только что с него стянула, и оставшиеся несколько сантиметров одеяла на моих бедрах. По моему бедру Бен и скользит ладонью, и я вздрагиваю, когда его пальцы касаются меня между ног.

В этих порочно-острых прикосновениях я открываю какие-то совершенно новые грани себя: например, удовольствие, вспыхивающее под его пальцами, ощущается и в раскаляющейся харргалахт, из-за которого грудь становится невыносимо чувствительной. Когда Бен оставляет в покое мой рот и стягивает губами сосок в тугой и плотный комок напряженной плоти, я выгибаюсь на простынях, кончиками пальцев касаюсь напряженного мужского естества.

Он выдыхает ругательство (почему-то я в этом уверена), не выпуская мою грудь изо рта, и это ругательство отдается во всем теле новой волной возбуждения. Такой, по сравнению с которой шторма Зингсприда кажутся легкими ветерками.

Мое тело отзывается на него совершенно бесстыдным, неправильным образом, и я шире развожу бедра, позволяя его пальцам скользить свободнее. От того, как прокатываются эти движения через все мое тело, перед глазами слегка темнеет. Только для того, чтобы снова раскрыться истинным пламенем, отражающимся в его глазах, — пламенем харргалахт.

— Ты нереальная, — хрипло произносит он, а потом чуть прикусывает сосок.

Я вздрагиваю: не то от короткой острой боли, не то от его «нереальная», в котором «р-р-р» звучит как раскатистое рычание. Вместо ответа плотнее обхватываю его напряженное желание ладонью, глядя ему в глаза. С удовольствием отмечая, как зрачок вытягивается в вертикаль. Что-то внутри меня просто дуреет от этой звериной силы, отзывающейся во мне, в каждой клеточке тела.

— Трахни меня, — говорю я, не отпуская его взгляд. Подаюсь бедрами ниже и потираюсь о его пальцы, впитывая его заострившиеся черты и темнеющий, перед тем как разгореться истинным огнем, взгляд.

У меня перед глазами совсем другие черты — резкие, хищные, ледяное пламя во взгляде в упор.

Хорошие девочки так не делают.

Хорошие девочки влюбляются раз и навсегда, и в их сказках все до одури прекрасно и солнечно, даже если любимые мальчики наматывают их нервы на локоть и превращают в ледяные нити. Бесконечно хрупкие, которые можно разбить легким щелчком. Когда-то я тоже была такой девочкой и тоже верила в сказки, но жизнь — это не сказка.

Поэтому я сейчас раскрываюсь под ласками другого мужчины, поэтому тянусь к нему, чтобы окончательно уничтожить ее в себе. Ее — это ту девочку, которая верила в то, что любовь одна, на всю жизнь, как у мамы с папой. Что любовь — это когда тебя оберегают, а не преследуют через страны и континенты.

Наверное, я просто слишком многого хотела.

Тянусь губами к его губам, пытаюсь раствориться в этих чувственных ощущениях, когда Бен неожиданно резко отстраняется и снова выдыхает ругательство. На сей раз вполне отчетливое. Черты его лица становятся еще резче, а пламя вспыхивает ярче, но сейчас я не чувствую звериного отклика. Скорее, звериную ярость, и это слегка отрезвляет.

— Что-то не так? — спрашиваю я.

— Что-то?! — Бен резко подается ко мне, а потом проводит ладонью по моей щеке. Я чувствую влагу, которую он стирает так же отчетливо, как его прикосновение там, внизу. Он, словно опомнившись, отдергивает руку. И снизу.

И от щеки.

— Все в порядке, это просто…

— От счастья, видимо. — Вот теперь в его голосе звучит привычный сарказм. — Ты плачешь, Лаура! Ты, драконы тебя дери, рыдаешь подо мной в постели!

Он поднимается раньше, чем я успеваю сказать хотя бы слово.