Евгения Мулева - Небо молчаливое

– Не это, – отрезал Фет. Смотрел он очень и очень холодно. Но Эмма не боялась, а просто отвернулась. Насрать.

– Не это, а что тогда? Альтернативы у меня всё равно нет.

Фет нахмурился, хотя куда уже! Они говорили будто бы на разных языках: он словами, Эмма на языке программирования – циклами, массивами, не прошедшими компиляцию алгоритмами.

– Я не знаю, прости, – вины своей Эмма не чувствовала только усталость и серовато-скучную злость, – как ещё.

Да и Фет.

– Может Луи и прав. Втроём с кораблём не управится. Просто, ты же знаешь, я не люблю людей. Мне с ними сложно. Не умею с ними. Всё время какое-то дерьмо получается. Мне б в лаборатории сидеть.

– Так сиди. Хочешь, перестроим расписание. Ну ты, то есть перестроишь, так чтоб твои смены капитану, – улыбнулся Фет, – отошли. Пусть в машинном трудится.

– Не, – Эмма качнула головой. – Нет. Я, кажется, проросла в этот корабль. Мои смены. Не отдам. Сейчас, правда, полегче будет. Всем. И у тебя времени побольше, и Луи разгрузим.

– Его то как раз можно ещё загрузить.

– Можно, – хмыкнула Эмма. – А нужно ли? Впрочем, мы… – она не продолжила и на экран указала. – Расписание уже. Смотри. Есть его… куда скинуть?

– Кидай мне. Я перешлю и покажу, и отведу. Надо парня проинструктировать.

– Ты ж уже инструктировал?

– Да нет. Эта так, обзорная экскурсия с видом на туалет. – Фет хмыкнул собственной шутке и посерьёзнел. – Луи ему даже каюту не показал.

– Луи его сразу ко мне привёл, как на сеанс. Я даже карты разложила. Но потом этот за документами притащился.

– Замечательно, – всплеснул руками Фет. – Я с ним поговорю.

– Ха, – вздохнула Эмма. Луи не поздоровится, но этого он и заслужил.

– Он, кстати, боится тебя.

– Кто? Я Луи не ругала. Ну то есть да. Я извинюсь.

– Капитан, – усмехнулся Фет.

– И хорошо.

– Ну я пойду?

Любимая моя, светлая девочка. Знаю не любишь, когда я так обращаюсь. Но вдруг разозлишься и захочешь ответь? Хотя бы так, Эмма, хотя бы так.

У нас всё хорошо, я консультирую Лавинскую. Скоро выйдет книга. Представляешь? С моим именем на обложке. Вот мама рассердиться, опять мол о своих грешниках. Смеюсь за кадром. Но кто, если не я, о них напишет. Скоро Колядки. Соня мастерит рога, выклянчила у бабы шубу, ту лохматую помнишь? Очень хочет показаться тебе. Ждёт, что приедешь. Я говорю, что приедешь, но к лету. Она согласна и летом колядовать. Спрашивает, как на Верне видно звёзды, а нас видно? Хочет, чтобы тебе премию дали, уже и платья выбрала себе. Говорит, что фуршет с шампанским — это, конечно, скучно, но она потерпит. Хочет помахать тебе из зала. Говорит, что восемь это уже очень много. Жалеет, что ты пропустила день Рождения Николаши.

Ни страшно. Третий день рождения можно прапустить. Прихади с машиной на читвёртый. Придешь?

«Не приду», – ответила Эмма пустой каюте. Между Верной и Новым миром около пяти световых лет. Не так и много, конечно, всего-то день лета сквозь кротовую нору – ерунда! Сколько лет прошло дома с тех пор, когда НМ-1 отчалил на Верну? Восьмилетняя девочка давно уже стала подростком, Эвину книгу напечатали, Дэвид защитил диссертацию. Первое время она старалась отвечать на письма, всё-таки Эва просила, а потом оказалось, что эти ответы запаздывают на месяц, на три, на половинку года. Связь сбоила, но почему-то только в одну сторону. Вернские бури крали сигналы, искажали, путали время. И Эмма перестала писать. Она никогда не любила делать что-то впустую. В этой замедленной беседе Эвиного голоса хватало на них обеих.

Ей хотелось разбить планшет в мелкую стекольную крошку, пусть рассыплется гадкий по комнате. Пусть не останется ни одной ниточки в этот счастливый, приглаженный розовый мир, в котором у всех всё ровненько, сладенько. Пусть провалиться в толщу Вернских облаков. Эмма тихонько выла, вжимаясь стену. Её тошнило. Мир качался мерзкий и мутный. Такой-то она и заслужила. Глупая ведьма. Дура. Слабачка. На Верне ей самое место. Сюда же ссылают всяких. Всяких. Всякий стоит за штурвалом. Даже капитаном собственного корабля не смогла быть. Планшет погас, и в мире писем и пикселей наступила глухая ночь сравни забвению. Эмма встала, шатаясь, ухватилась за край стола. Пробормотала хрипло в пустоту каюты что-то о богах и мире, а потом выругалась и упала на кровать. Её смена начнётся через пять часов и сорок три минуты. Нужно уснуть. Немедленно. Без возражения и нытья. Она опустила руку, нашарила под кроватью пузырёк, не глядя отчитала две таблетки, выпила и принялась считать обратно от пятисот.

«Верна не прощает слабость», – говорили в институте, на деле же Верне было плевать.

– Доброго рассвета, – Фет близоруко щурился в дисплей. Корабль летел ровно, ни бурь, ни попутчиков на радаре. – Выглядишь мёртвой. Хочешь ещё час поспать?

– Не поможет, – она покачала лохматой головой. – Пускай меня за штурвал. Тупая работа лучше всего прочищает голову.

– Ты себя гробишь, Эмм, – сообщил он устало. Другой бы увидел в тоне доктора упрёк, но Эмма знала это тихое неодобрение и прощения. Доктор многое отпускал ей, то, чего бы другим ни за что не простил. – Принести кофе?

– Буду признательна.

Сам он кофе не пьёт, считает, что вредно.

– Расцелуешь? – улыбнулся доктор.

– Оставь это Луи! – Она тоже улыбнулась, здесь у руля она была ровно на своём месте. Была смелой, самой смелой и самой сильной, великой и всемогущей. И Луи, и доктор умели управляться со штурвалом, и Эмма не делала этого лучше других, единственное и главное – она не боялась стоять у мостика и в самую тёмную Вернскую бурю. Ведь кто если не она? Если сейчас пробьёт обивку – значит пробьёт и будем чиниться, и никто в том не виноват, нужно выстоять и с минимальным ущербом. Корабль шёл ровно, и бед не предвещалось.

Доктор скрылся в темноте. Ночью большую часть освещения отключали, чтобы хоть как-то приблизить режим к «земному», и чтобы сэкономить энергию. Свет – деньги, как говорил Луи.

Проснулся он поздно. До смены оставалось всего семь минут – умыться и только. Сам распорядок «Неба» казался Константину пыткой. Как пить дать эта ведьма лично расставила смены, словно они тут не завтракают и не спят. И не разговаривают друг с другом. Понятно, что корабль большой, а их всего четверо, но разве это дело? Набрала бы людей.

Константин безучастно глянул в зеркало. Себя он старательно не узнавал. Узкая клетушка ванной вся пропахла мылом и зубной пастой. В белом стаканчике торчали три одинаковые, только что цвета разного: белая, синяя и зелёная зубные щётки. Константин докинул четвёртую, такую же, из той же пачки. Он и не думал раньше, что щётки продают пачками по семь одинаковых, но разноцветных штук.