Елена Гостева - Стрекозка Горгона. 1828 год

Сергей, подумав, сказал:

– А что делать, если у родителей, возможно, ещё куча детей, коих кормить нечем? Она, может, пожертвовала собой, чтобы младших братишек, сестрёнок от голодной смерти спасти. В корпусе было много кадет из бедных семей, пожалуй, они бы на ту даму другими глазами посмотрели… И к тому ж, советник может оказаться вполне прекрасным человеком…

– Может быть… – Таня предпочла согласиться: чтоб не расстраиваться из-за судьбы молодой дамы, лучше считать, что её муж, хоть и некрасив, а человек хороший. Почувствовала, что сейчас дверь откроется, и сообщила. – Ой, Кало идёт сюда.

– Надеюсь, он не будет возмущён!

Николая и в самом деле не возмущало то, что сестра позволяет Сергею обнимать себя, но сыграть роль ярого защитника нравственности он был не прочь. Зайдя в комнату, встал перед юной парой, подперев руки в боки и изобразив грозный оскал на своем лице.

– Та-а-ак! Опять целуются! Танюха, он тебя не обижает? Серёжка, ты смотри у меня, чтобы до свадьбы – ни-ни! Я ведь на дуэль вызывать не буду, а зарежу по-цыгански, без всяких секундантов и свидетелей! Всё уяснил?

– Мы не целуемся, мы знаем, что до свадьбы – ни-ни! – заверила сурового брата Таня.

А Сергей откинулся на спинку стула и иронично оглядывал друга детства.

– Целищев, Вы с завтрашнего дня в полку должны быть. Советую привыкать, что я – Ваш командир! …Раз уж изъявил желание в моём взводе служить, изображай чинопочитание. А то отправлю на гауптвахту за подрыв авторитета.

– Разрешите доложить, Ваше благородие! – вытянувшись в струнку и прикладывая руку к голове, бодро отвечал будущий солдат. – Я уже съездил в полк вместе с мадам Стрешневой, форму получил, только Владимир Васильевич сказал, что в полку я пока без надобности, без меня обойдутся, он мне более важное задание дал: помогать Варваре Борисовне. Так что завтра меня в строю не будет, гауптвахта подождёт.

– Подождёт, подождёт! – улыбаясь по-иезуитски, пообещал поручик. – Запомните, Целищев, если на голове фуражки нет, руку к голове не прикладывают, это нарушение устава. Командира эскадрона по имени-отчеству называете, а рядовой обязан его по должности звать и добавлять «их благородие». Если нарушения будут повторяться, придётся Вам всё-таки гауптвахту посетить.

Николай расслабился, поглядел оценивающе на друга, наморщил лоб:

– Слушай, так чё делать-то? Может, прямо сейчас тебя и прирезать, чтобы не успел на гауптвахту упечь?

– Хватит вам, петухи драчливые, – прикрикнула на молодых людей Татьяна. – Вечно, как сойдётесь, так и начинаете пикироваться. И отчего вы оба такие вредные?

– Не вредней тебя, стрекоза, не вредней, – уверенно ответил ей брат, и его сразу же поддержал жених:

– Полностью согласен!

– Ага, сейчас вы вдвоём на меня нападать будете, вредины вы и есть, – девушка вскочила со стула, собралась уходить. – Ну и оставайтесь здесь, деритесь, режьте друг друга, если другого занятия не придумали, а я пойду к тётушке.

Но её перехватил Кало, приобняв за плечи:

– Ну, не злись, сестричка, а? Вредные, признаю, так и ты у нас не сахар. Однако ж любим тебя. Лучше пойдёмте-ка, вина попробуем. Я сейчас от Милашкина, он мне вин разных дал на пробу, чтоб определили, какие на свадьбу брать.

Перешли в столовую, где на столе красовалась внушительная батарея зелёных, красных и белых бутылей: и наливочки, и настоечки, и французские, и итальянские, и российские. Николай, указывая на одну за другой, объяснял:

– Вот это вино сухое, говорят, надо конфетами закусывать или яблоками мочёными, это – под рыбу, а это – к мясу хорошо идёт. С чего начнём?

Сергей потрясённо разглядывал сию батарею:

– По-моему, за один вечер не управиться. Иль тебе по силам всё продегустировать?

– Что сможем, то сможем. Что не сможем, на завтра оставим, – сказал Кало. – А Танюхе я только одно вино попробовать дам. Не обижайся, сестричка. Ты у нас и без вина опасная, рисковать ни к чему.

– А Серёже не опасно? Ему ты доверяешь? – осторожно спросила Таня.

– Ему – доверяю! Уже испытано: твой жених крепкий, не боись. А если вино ему в голову всё ж ударит, то я рядом, усмирю.

Серж напомнил о форме:

– Мундир то где? Надень-ка, покажись. Хоть проверим, впору ли? За него и выпьем.

– Сейчас! А вы пока на стол соберите!

Таня позвала Анастасию Павловну, кликнула слуг, велела накрывать стол. (Семёна не было дома, он в последнее время стал вести активную светскую жизнь, почти все вечера пропадал то в театре, то в придворном оркестре, то развлекал на музыкальном вечере гостей какого-нибудь вельможи.) Тётушка пришла, тоже с весёлым изумлением осмотрела заставленный бутылями стол, покачала головой. Николай вернулся в драгунском мундире. Мундир был ему к лицу, сидел неплохо, разве что в боковых швах нужно было ушить, подогнать по фигуре. Таня и Серж, оценивая, просили покрутиться, отойти подальше, подойти поближе, а Анастасия Павловна, глянув на сына, побледнела, ахнула, рот зажав, у неё даже слёзы выступили.

– Матушка, милая, ну плакать-то зачем? – переполошился Кало.

– Тётушка, не переживайте, бояться нечего! – стала успокаивать её Таня. – Даю Вам слово, что Кало уцелеет на войне, ничего ему не сделается, он ещё нас всех переживёт.

– Танюша, не говори так, на себя беду не кличь! – испугалась тётя уже за неё.

– Я и не кличу. Просто вижу, что Кало наш чуть не до ста лет проживёт, подвигов насовершает больше всех, а на старости примется мемуары писать. И за нас с Сержем переживать не надо: и мы немало проживём, лишь чуть поменьше, чем этот баловень судьбы.

– Что?! Ничего себе: баловня нашла! – возмутился Кало. – Не хочу я до ста лет жить! Эка радость! Скрючиться, ходить-стонать при каждом шаге, старыми костями греметь, иль уже и рукой-ногой двинуть не мочь: а всё – живи? Не по мне это! Сама так решила избежать этой участи, а мне сулишь? Ну-ка, наоборот ворожи!

– Кало, милый, не спорь, не гневи Господа! – умоляла его мать.

– Мама, не хочу я стариком быть! По-моему: дожить до сорока, иль разве что до пятидесяти, и – баста! Зачем дальше-то? Одни болячки собирать!

– Что ты, сынок, что ты!? Подумай-ка: мой отец до 64 лет дожил, и разве лишка?

– Дедуля? Да нет, не лишка… – Кало поднял брови, изобразив на лице великую задумчивость, и великодушно поддался на уговоры. – Ну ладно, так и быть, до семидесяти лет потерплю. А дальше всё равно ни к чему.

Раскупорили бутыли, плеснули в бокалы, отпили, другого вина испробовали. Николай, с видом знатока подержав во рту одно вино, попробовав другое, вынес вердикт:

– Из сухих, пожалуй, лучше французское… Ну-к, настойки налей!

Выпили за счастье, за новый мундир Николая, за удачные дороги, за то, чтобы все дороги возвращали их домой. Тётушка засиживаться не стала, сказала, что на душе тревожно, сходит к Заре во флигель, попросит погадать, правду ль Таня предсказывает.