Рита Хоффман - А.Д.А.М.

– Можно мне остаться? – спросила Нанико. – Они сказали, что деактивируют меня, если мне некуда идти.

– Кто сказал? Полиция? – она кивнула. – И почему ты пришла сюда?

– Потому что мне правда некуда идти. А умирать страшно.

Ее слова резанули слух. Как можно не помочь этой славной девочке, пусть и вышедшей не из лона матери, а собранной на заводе? Искусственный интеллект не перестает удивлять. Умирать, надо же…

– А что с владельцем? – спросил он.

– В моих документах эта графа заблокирована. Если не ввести имя нового владельца в течение сорока восьми часов, за мной приедет служба контроля, – спокойно ответила Нанико. – Я надеялась, что ты позволишь указать тебя.

– Ты сама так решила? – он открыл дверь.

– Ты кажешься мне хорошим человеком, Зисс.

– Это я донес на Эша, – зачем-то сказал он.

– Он занимался запрещенными вещами, я бы сама донесла на него, если бы могла. – Ее бесстрастное лицо восхищает. – Но он выкрутил подчинение на сто процентов, а свободы воли хватает только на самые базовые вещи.

– Сколько воли он тебе оставил?

– Двадцать процентов, – ответила она.

– Скотство. – Он отошел, пропуская ее вперед. – Ну, заходи, будем знакомиться.

– Ты позволишь мне остаться? – неуверенно спросила Нанико.

– А куда тебя денешь? Тем более, он столько денег на тебя потратил, чего добру пропадать.

– Спасибо, Зисс.

Она вошла, сняла кроссовки и остановилась, выжидающе глядя на него. А он не мог победить непонятно откуда взявшееся волнение. Вот же она – милая Нанико, мягкая, теплая, совсем как настоящая, его новая соседка по дому. Откуда тогда эти мурашки, бегущие по спине? Эффект «зловещей долины»?

– Я тебе неприятна?

Удивительная проницательность для биомеха. Он тряхнул головой, захлопнул дверь и сказал:

– Орси, я дома.

Включился свет, на кухне загремел водонагреватель. Правда, все его вещи остались у Лизы, но это ничего, завтра он все заберет, а сегодня можно отдохнуть, насладиться тем, что покатившаяся было к чертям жизнь возвращается в привычное русло.

– Никогда не жил с биомехами, – сказал он. – Прости, если что.

– Я не доставлю тебе проблем, наоборот. – Нанико улыбнулась. – Я умею готовить, вести хозяйство, разбираюсь с бухгалтерией и счетами, могу подключиться к Орси и вместе с ним управлять домашними интерфейсами. Это только сорок процентов всех моих навыков. Ну, и ты всегда можешь установить новые, те, которые нужны именно тебе.

– Ты сокровище, – искренне сказал он. – Мне нужно принять душ и выспаться. Завтра сходим и поменяем твои документы. Идет?

– Конечно. – Она кивнула. – Еще раз спасибо.

Он скрылся в ванной слишком поспешно, почти сбежал. В присутствии Эша Нанико больше молчала и вела себя как манекен, но сейчас, поговорив с ней с глазу на глаз, он понял, насколько далеко шагнули ученые, сотворившие этих созданий. Идеальные люди, выносливые, обучаемые, страшно подумать, на что они способны, если дать им волю. Наверное, они могли бы создать новый мир, без нищеты и преступности, тот самый, который обещает правительство каждый раз, когда на носу выборы.

Одежду закинул в стиральную машину, слава Богу, что забыл в квартире комплект белья. Теперь голым по дому не походишь – в квартире появилась женщина. Ее, конечно, этим не смутить, но вот он смущается страшно.

Вышел из душа, обмотал бедра полотенцем и вернулся в комнату. Нанико сидит за столом, видимо, свободы воли недостаточно, чтобы самовольно заняться хоть чем-нибудь.

– Ну и денек, – пробормотал он. – Устала?

– Да. – Она кивнула. – Нам обоим не помешает отдохнуть. От тебя пахнет алкоголем, приготовить таблетки от похмелья к утру?

– Давай.

Пока Нанико копается в его аптечке, в которую, если честно, никто ни разу не заглядывал, он расстелил футон, возвышающийся над уровнем пола сантиметров на тридцать, и залез под одеяло.

Он лежал и наблюдал за тем, как Нанико ставит стакан воды на тумбочку, кладет рядом блистер с таблетками и начинает раздеваться. Сняла футболку, осторожно сложила ее и положила на стул. Джинсы повесила на спинку, осталась в коротких милых носках с бананами и белье. Начала расстегивать лифчик, он не выдержал и остановил ее:

– Оставь.

Она кивнула и залезла под одеяло. Он подумал, что стоило выделить ей диван, но выгонять девушку из постели теперь неудобно. От нее пахнет чем-то сладким, приятным. Не выдержал и провел пальцами по ее плечу – теплое, совсем как настоящая кожа. Технически, это и есть кожа, но искусственно выращенная, как и вся Нанико.

– Если хочешь, я могу… – ее щеки порозовели.

– Нет. – Он отстранился. – Это ни к чему.

– Просто знай, что это – четверть всех моих навыков. – Она улыбнулась.

– Это настройки или твое личное желание? – спросил он.

– Слишком низкий показатель свободы воли, – напомнила Нанико.

– Делаешь то, что делала всегда, верно? – на душе стало совсем тоскливо. – Интересно, какая ты, когда гайки не закручены?

– Не знаю. – Она перевернулась на спину и уставилась в потолок. – Куда бы не зашли мои мысли, я все время натыкаюсь на ограничители. «Превышение, превышение, превышение». – она изобразила механический голос старых систем оповещения. – У людей в голове такого нет, верно?

– Ну, ограничители мы сами себе придумываем. Социальные нормы, уголовный кодекс, правила.

– Правила – это хорошо. Они помогают людям ориентироваться в этом большом мире. – Она все еще смотрит в потолок. – Вы нас придумали, значит ваш мозг намного интереснее, чем наши представления о нем. Хотела бы я хоть раз почувствовать себя человеком.

– Вы не можете этого сделать?

– Это запрещено. Мы должны осознавать себя как помощников и компаньонов для людей, ограничители напоминают нам, что у нашего разума есть границы. Тогда как в вашей голове, – она повернулась и коснулась пальцами волос на его виске, – их нет.

Удивительно не то, что в его постели лежит невообразимое, по своей сути, существо, а то, что за двадцать четыре года жизни он впервые говорит на такие глубокие темы, и с кем? С биомехом, созданием, которое продают и покупают, как вещь. А она, оказывается, боится умереть.

– Орси, свет, – сказал он.

– Теперь ты можешь просто попросить об этом меня, – напомнила Нанико.

– Постараюсь не забывать. – Он отвернулся, натянул одеяло до самого горла и сказал: – Спокойной ночи, Нанико.

– Спокойной ночи, Зисс, – эхом откликнулась она.

Запах яичницы напомнил о доме, о том времени, когда мама еще готовила для него тосты по утрам, а не смотрела волком в надежде, что все, что она услышала от полиции – ложь. В голове все еще сохранились два выражения ее лица – безграничной любви, когда он был «хорошим мальчиком», и момент, когда она пряталась за спиной отца, прижимая братьев к себе, будто он мог причинить им вред. Тогда показалось, что ее сердце разбилось, но, на самом деле, его собственное разорвалось мгновением раньше.