Ксения Скворцова - Пташка

Несколько пушистых прядей осеняли своим золотом её виски. Тонкие розовые губы немного приоткрылись, словно ей стало трудно дышать. К бескровным щекам медленно приливал румянец, а, может, лишь отсвет пламени, отражённый в неизменном багряном аксамите, изменил их цвет. Лучики длинных, незагибающихся ресниц колыхнулись, и вдруг её взор, прямой и нетаящийся, ударил со всего размаха, так, что он покачнулся, словно получил тычок копьём в грудь. Таким голубым может быть только небо в горах! И вот мимолётный взгляд уже выскользнул из его очей, и её усаживают за стол. До юноши донёсся тонкий, почти неуловимый запах ландыша.

Музыка снова ревела, гости налегали на угощения, гуляние продолжалось. Но звуки всеобщего веселья долетали до неё словно через невидимую завесу. Всё, что занимало разум – тёмные, бездонные глаза под собольими бровями. Хотелось повернуть голову и, не заботясь о том, что подумают другие, смотреть на него, только на него.

– Тебе нехорошо? – глухо раздалось откуда-то сверху. Этайн медленно повернула голову к говорившему. Фиргалл взирал на неё как-то странно, чуждо. В его очах сквозила тревога, раздражение и испуг. Она молчала, продолжая смотреть ему в лицо. Девушке хотелось ответить, прервать нарастающее напряжение между ними, но язык не слушался её.

Не глядя, молодой человек движением руки остановил проходящего мимо слугу.

– Вина княжне.

Его голос был сухим и резким, совсем не похожим на обычный. Фиргалл терпеливо дождался, пока виночерпий налил напиток в кубок, и передал его Этайн. Он внимательно, словно в первый раз, разглядывал девушку, сидевшую рядом.

Они знали друг друга с самого детства, не так, как это было обычно в княжеских семьях – поклоны, воспитание на разных половинах и редкие неловкие встречи. Нет, они росли бок о бок, были поверенными в делах друг друга и проводили почти всё время вместе.

Между их отцами давно и как само собой разумеющееся было решено, что в своё время дети составят новую чету, соединив два славнейших рода. Никому и в голову не приходило поставить эту непреложную истину под сомнение. Но Фиргалл чувствовал, что Этайн всегда находилась в стороне. Её словно не касалось то, что судьба их уже решена, и она наперёд выдана замуж. Она никогда не говорила об этом, не выказывала ни радости, ни сожаления. Она будто бы и не ведала ничего, безмятежно живя своей жизнью. И Фиргалла пугало это спокойствие, эта её тихая уверенность в чём-то своём, тайном. В его душе росло и крепло с каждым днём предчувствие страшного. Этайн, трепетная горлица, поёт только на воле. Даже если она станет его супругой, придёт миг, и она улетит, вырвется из рук. В глубине души он всегда знал, что Этайн никогда не будет принадлежать ему.

И ныне, глядя на любимую похолодевшими глазами, Фиргалл с трудом подавлял приливавший гнев. Гибкая, тонкая, светлая, пахнущая цветами и ветром, благородная и смелая, тёплая и трепещущая, с волосами цвета налитой пшеницы, сливочной кожей и бирюзовыми глазами, но чужая, такая непреодолимо чужая! Ему хотелось схватить её в охапку и убежать, унести, спрятать от всех. Почему она так хороша сегодня? Отчего столько блеска во взоре, зачем так красиво убраны её пряди, откуда эта мягкость в движениях?

Вскочить, оставить окаянную гридню, скакать, куда глаза глядят, прочь от неё, ото всех!

Но что это? Юноша поднял тяжёлую голову. Рядом стояла нетронутая чаша. Место Этайн пустовало. Метнув по сторонам ошалевший взгляд, Фиргалл замер. Она сидела в стороне, с незнакомой улыбкой, спокойная и прекрасная, и протягивала свою маленькую руку человеку, с того самого мига ставшему его вечным врагом – Ингвару, сыну князя Ингви. Проклятому Северянину.

Ещё мгновение, и со всех сторон грянула оглушительно громкая, невыносимая музыка. Началась пляска, и что-то навсегда оборвалось в нём.

***

День выдался отменный. Солнце весело играло на поверхности пруда, бегая взапуски с юркими блестящими стрекозами. Почему-то всё дурное вечно случается в чудесные дни, Фиргалл давно заметил это. Он медленно шёл, заложив руки за спину. Назойливые лучи плясали по серебряной вышивке на свите, слегка раздражая. Впрочем, ему было всё равно. Он считал про себя успевшие распуститься кувшинки. Их крупные приоткрывшиеся чашечки слепили своей белизной. Одолень-трава, из которой шептухи варили приворотное зелье для нежеланных жён, которые были настолько жалки в своём отчаянии, что соглашались даже на такую уродливую, оскоплённую любовь.

– Фиргалл! – громко раздалось сбоку. Молодой человек вспомнил, что не один. – Ты слишком хорошо знаешь её…

– Господин, – усталым голосом начал он, – если ты заботишься о моих чувствах, то прошу, не утруждай себя. Я – последний, с кем надобно считаться.

Аэд остановился и внимательно посмотрел на юношу.

– Я всегда видел тебя её мужем. Для меня ты – родной сын, и тебе это известно. Но, боюсь, и Этайн ты стал братом. Много это или мало, судить тебе. – Князь развернулся к пруду и вздохнул. – Она хочет его.

Аэд нахмурился и приложил сжатый кулак ко рту. Фиргалл вымученно улыбнулся. Он давно знал, как это будет. Надеялся, что обойдётся, но, если быть честным с собой, знал наверняка.

– Ты сомневаешься в нём, мой господин? – почти лениво спросил он.

– Он не сид.

– Он – избранник Этайн. Он ровня ей, хорошей крови, наследник княжеского…

– Знаешь, – Аэд резко перебил его, крутанувшись на пятках. Глаза его блестели. – Я никак не найду согласия в своём сердце. Да, Северянин достойный и завидный жених, – Фиргалл незаметно усмехнулся, – пусть так. Но что-то в душе настраивает меня против него. С тех пор, как умерла мать Этайн, моя девочка – всё, чем я живу. Отдать её ему, это.… Это…

– Не отдать её, значит, видеть, как она зачахнет. Господин, тебе ведомо, что так оно и будет, – мягко вставил молодой человек.

Князь сузил на него глаза. Выдержав так некоторое время, он схватил юношу за плечи.

– Фиргалл, сын мой!

Прижав его к своей груди на мгновенье, Аэд выпустил юношу из объятий и, развернувшись, стремительно зашагал прочь. Фиргалл молча смотрел вслед несостоявшемуся тестю, а в глазах рябило от белых, словно покойничий саван, цветков.

***

Она никогда ещё не была так красива, как в тот день, когда ладья пришла за ней, чтобы навсегда увезти в треклятую землю. Чем этот чужак заслужил подобное счастье? Что в нём было такого, чем не обладал Фиргалл?

Когда она в последний раз подала ему руку и заглянула в лицо своими колдовскими лазоревыми глазами, сердце почти остановилось внутри сдавленной груди. Эта извиняющаяся невинная мягкость, лёгкость, с которой она, обдав сводящим с ума запахом летнего луга, покинула его.… О! Хотелось грызть стены, рвать на куски всё, что его окружало.