Борис Алексеев - Испанская одиссея

Их нарочитое ко мне безразличие заставило-таки задуматься над собственным положением. Я ощутил неясный страх. Он, как комок бумаги, брошенный стариком в корзину, полную прочего мусора, надавливал мой мозг и путал мысли. Сменив ролевую установку «сыщик» наположение беспомощного статиста, я впервые в жизни ощутил тревогу за собственные действия. Как странно может обернуться безделье души!..

– Куда направляется наша яхта? – спросил я матроса, занятого креплением каната на оголовок кнехта.

Матрос равнодушно взглянул на меня стеклянными, будто невидящими глазами, собрал к переносице густые чёрные брови и, ничего не ответив, продолжил наматывать канат.

– Любезный, скажите: куда направляется наша яхта? – обратился я к другому матросу. Тот ловко орудовал шваброй и разгонял по палубе пенистый следок перекатившейся через борт волны.

Матрос выпрямился, упёрся грудью в древко швабры и крикнул товарищу:

– Васса, ты чё пузырь дуешь? («О чём спрашиваешь?» – догадался я.)

– Топи, Филя! («Отстань!») Крысиная ты голова… Васса хотел ещё что-то прибавить, но в этот миг первая серьёзная волна сшиблась с носовой частью яхты и задрала палубу. Я упал, ударился головой об угол металлического ящика и потерял сознание.

Волна, разодранная в клочья, метнулась вверх и «просы́палась» на палубу крупными водяными комьями. Один пришёлся аккурат мне в голову. От удара я пришёл в себя и, несмотря на боль в голове и тошноту, вызванную сотрясением, скомандовал: «Держись, парень!». Мне захотелось увидеть, куда упали матросы, ведь устоять при такой качке невозможно. Я оглянулся.

К моему удивлению, оба моряка спокойно продолжа- ли свои занятия, не обращая ни на волну, ни на меня никакого внимания.

Что происходит? А вдруг яхта пойдёт ко дну, кто будет меня спасать, если я для них не существую? И вообще, как это я не существую?! От этой мысли мне стало холодно, грустно и ещё более одиноко.

Тем временем погода улучшилась. Яхта, как барышня, засидевшаяся за рукоделием, резво бежала в открытое море. Она весело подбрасывала буруны встречных волн и приплёскивала ими палубу. Свежая, умытая красавица яхта посверкивала в лучах заходящего солнца начищенным судовым металликом. Несмотря на прожитые годы, она молодилась перед каждой встречной волной, подобно даме нежного бальзаковского возраста. Берег, напротив, плющился и превращался (вместе с биографией двадцатилетнего бездельника) в узкую, едва различимую полоску суши между огромным неподвижным небом и морем, таящим предзнаменования грозных будущих событий.

Тёплый морской бриз просушил мою одежду. Я вернулся на корму и расположился на полюбившейся мне кормовой поперечине. Тихая отрешённая задумчивость овладела моим сознанием. Я опустил голову на грудь и вскоре уснул, обласканный попутным ветром и мерными покачиваниями моего нового пристанища.

И приснился мне сон. Плывёт наша яхта по морю всё быстрей, быстрей. Встречный ветер срывает с мачт паруса. Матросы карабкаются поправить парусиновые полотнища, но штормовой ветер гнёт мачты, сбрасывает братишек вниз, задирает их просоленные тельняшки.

Вдруг видится мне: вовсе не матросы это, а какие-то причудливые морские существа. Присосались хоботками к древкам мачт и ползут вверх друг за другом. Некоторые, самые бесстрашные, доползают до грот- брам-рея, не удержав высоты, шлёпаются на палубу и расползаются по корабельным щелям – только их и видели. Я вглядываюсь в беспомощных каракатиц и уже готов посмеяться над их чудачествами, как вдруг слышу за спиной нарастающий гул водяного переката.

Оборачиваюсь и вижу: море сворачивается в одну огромную воронку. Ещё миг, и адская центрифуга увлекает нашу бригантину в океаническое жерло, ломает мачты и уносит красавицу яхту, будто щепку, в бездонную пропасть. Корпус яхты рассыпается на фрагменты. Я стою, обхватив ладонями покосившееся металлическое ограждение и вжав спину в покатую вертикаль капитанской рубки. Вдруг кто-то надо мной кричит:

«Прыгай!». Я знаю, что через несколько секунд меня раздавит адский водоворот. Голос понуждает очнуться от безвольного оцепенения. Пугливое предвкушение ужаса сменяется беспричинной весёлостью. В гибельном восторге я прыгаю. Тотчас некая сила выхватывает меня из водной круговерти и несёт в сторону. Постепенно движение замедляется, я погружаюсь в глубоководную фиолетовую впадину и неспешно касаюсь дна. Некоторое время лежу бездыханно. Отчётливо вижу, как сотни существ с любопытством тычутся в мои закрытые веки. Прихожу в себя, открываю глаза, оглядываюсь. Прямо передо мной огромный трон. Трон уродлив, хотя отдельные его фрагменты – седалище, спинка-вертикаль, подлокотники, выполненные в форме дельфинов, застывших в надводном прыжке,– весьма забавны. Они собраны из коралловых рифов розоватых и пепельных оттенков. На троне, свесив по сторонам щупальца, хоботки и мясистые кожные наслоения, распласталось морское чудище. Горошины его глаз цвета шанхайского изумруда напомнили мне отрешённый взгляд старика в холле бассейна у стойки ресепшена.

– Здесь останешься. Навсегда! – гаркнуло чудище ржавым, как затопленный «Титаник», голосом.

Я вздрогнул. Тот, кто произнёс надо мной

«Прыгай!», имел ту же ржавь в голосе, что и эта тварь, сидящая на коралловом троне.

– Женить его! – послышалось со всех сторон.– Не то сбежит, ей-ей, сбежит!

Чудище отхаркнуло мутную пузырящуюся массу и буркнуло:

– Согласен. Подать невесту!

Пузырчатое месиво по закону Архимеда (гляди- ка, помню!) устремилось вверх и растаяло в верхних водах, как в небе. А на дне всё пришло в движение. Не прошло минуты, как усато-полосатая нечисть вывела из тины молоденькую русалочку. Худенькая, плечики дрожат, глазки испуганные. Хвост длиннющий, как утренняя тень.

Наперво подвели девицу к чудищу. Поставили на камешек и давай наряжать. Каких только жемчугов на деву не навесили, какими узорчатыми плавниками не прикрыли милую наготу – краса, да и толь- ко! Чудище довольно. Но тут подтянулся к трону плешивый донный краб. Привстал на карминовых клешнях и говорит:

– Нельзя её. Моя она! Нахмурилось чудище.

– Почему твоя?

– Я первый на неё глаз выкатил! – пищит краб.– Нельзя, чтоб ему заместо меня досталось…

Поднялось тогда чудище в рост (рост немалый – глубины не хватает!) да как гаркнет:

– Моряк не тонет, моряк возвращается. Женить на человеке!

На том и порешили. Проводили нас каракатицы, всплакнули, напутствуя: «Сколько проживёте – всё ваше…». Зажили мы с русалкой душа в душу. Вместе над чудищем посмеиваемся, вместе о родине дальней плачем – чем не собеседники.