Евгений Наседкин - Ковчег для Кареглазки

Шум в ушах нарастает, превращаясь в рокот. Поднимается ветер. Прохлада приятно обдувает ожоги, словно я под вентилятором. Хоть погода радует. Я стараюсь посмотреть в ту сторону, откуда рокочет, но встающее солнце слепит правый глаз, а левый… почему-то ничего не видит. Грязный пакет пронесся как перекати-поле и залепил мне лицо. Я пытаюсь сдуть его, сбросить, но не получается. Цербер рычит.

Гремит выстрел. Мои плечи, приподнятые собакой в процессе передвижения, хряснулись на асфальт. А затем и пес шлепнулся, уставившись на меня грустными песочными глазами.

Как в тумане я вижу очертание чего-то огромного, перекрывающего собой восходящее солнце. Интуитивно понимаю, что это вертолет. А затем вижу бегущие силуэты – в грязно-зеленых брюках, в масках.

Перед единственным зрячим глазом возник человек и склонился надо мной. Это военный – лысый мужчина под пятьдесят, жилистый и подтянутый, в новехонькой форме. Его лицо закрыто респиратором, а глаза изучают меня. Он что-то говорит, однако его голос сливается в едином хоре с вертолетным рокотом. Я пытаюсь попросить воды, только вот пересохшее горло парализовало мою способность к речи.

За спиной вояки я вижу еще солдат с автоматами. Они рассредоточились и глядят по сторонам. А меня несут на носилках к огромному бело-голубому вертолету. По пути к нам присоединяется грузный неуклюжий толстяк, и что-то мне вкалывает. Жирдяй разговаривает, и мне кажется, что рядом взорвался ментоловый фейерверк.

Голова кружится, но, кажется, ко мне возвращается дар речи. Правый глаз расфокусировался, когда на горизонте появляется нечто, заставившее меня вздрогнуть. Эта красотка идет ко мне, как во сне, и ее янтарные глаза излучают всю любовь мира. Я вспоминаю кое-что, и машу левой рукой в сторону рюкзака, валяющегося между раскуроченными взрывом воротами и дорогой. Девушка трясет рыжими волосами, остановившись не слишком близко, а затем сочувствующе улыбается, поняв, чего я хочу. Потом показывает на усыпленного Цербера.

– Цербер? Да чтоб он сдох! – говорю я и удивляюсь, насколько изменился тембр моего голоса – как у ребенка.

Наверное, красотка не доперла – такие часто не догоняют – и взмахом руки скомандовала забрать псину. Один из солдат внес животное в вертолет следом за мной. Цербер ворочается во сне, и я засыпаю в полной уверенности, что псине не нравится летать.

****

Незнакомец захрапел, и Крылова испытующе оглядела его. Лицо исцарапано, из одного глаза сочилась кровь, поэтому его забинтовали. Ресницы и брови обгорели. И изодранная в клочья одежда обгорела – даже кровавая юшка на ней запеклась. Ливанов прокомментировал:

– Жить будет. Насчет глаза не знаю, возможно, потерял. А так, повреждения не критические.

Лена кивнула, задумавшись. Артур погиб, а Ковчег исчез. Теперь у них есть подозреваемый – везде, где был Мчатрян, был и этот парень. Но кто он такой, и как связан с происходящим?

Молодой парень, до 30 лет, высокий. Тощее тело. Черноволосый, с редкими торчащими клочками волос на плохо остриженном затылке. Крупные черты лица, пухлые губы… глаза большие и ярко-синие – это она заметила перед тем, как он уснул.

На запястьях шрамы, какие остаются после вскрытия вен. Она когда-то сама чуть не умерла от такого, поэтому испытала сочувствие. На правом предплечье – крупное родимое пятно, похожее на букву М. На ботинках – протекторы с саламандрой. То, что привело ее к нему.

Горин охнул, доставая из чехла на ноге выродка молот-гвоздодер – массивный, на длинной ручке, довольно необычный со своими заостренными штырями.

– Полезный инструмент в хозяйстве, – улыбнулся полковник. – Судя по засечкам и засохшей крови, пользовались этим часто.

Солдаты засмеялись, а Сидоров потрусил рюкзак парня. С лязгом на пол посыпались сигаретные пачки – пара десятков; ножи – охотничий и швейцарский; баллончик газовый с зажигалками; фильтр водный и респираторные маски; бруски мыла; лекарства – от атоксила и йода до цистамина, кетанова и ранитидина, а также – две фляги со спиртом; вилка и ложка, кружка маленькая в кружке большой; салфетки, книга, карта и туристический каталог… Брови лейтенанта взметнулись, когда он раскрыл карту.

– Босс, обратите внимание.

Посмотрев на развернутое полотно, Горин пристально оглядел выродка, уже пустившего слюну.

– Лена, ты была права. Юноша вызывает любопытство.

Крылова заглянула через плечо мужа – его палец уперся в название, выведенное на карте красной ручкой. «Новый Илион». Вокруг – все Горноречье со всеми уже мертвыми городами, некоторые из них также обведены красным, и между ними – вручную наведенные линии и стрелки. Она с изумлением поняла, что большая часть названий ей знакомы – там раньше были различные объекты медицинского и научного назначения.

– Лена, это, наверное, по твоей части. По научной, – полковник ухмыльнулся и протянул ей рюкзак. – Изучи, проанализируй. Может, будет что интересное.

****

Я проснулся в больничной палате. Ощущение, что продрых вечность – такое же испытываешь, когда ложишься спать в 8 часов утра, а просыпаешься в 17 часов вечера. Вроде и выспался, только спал не в своей тарелке. Воздух пропитан лекарствами, что напомнило мне аромат мартини – уж простите за ассоциации. Захотелось промочить горло.

Я лежу на боку. Прозрачная шлангочка соединяет руку с капельницей, на которой два пустых бутыля и один полный. Я в хлопчатобумажной пижаме и под легким синтепоновым одеялом. Тошнит. Тупая ноющая боль разливается по телу, и я не сразу осознаю главные очаги – голова, глаз, спина. Немного – в колене. Вспоминаю последние события и пугаюсь – куда я попал, и кто эти люди? Кажется, их интересовал Мчатрян?

Оглядываюсь единственным функциональным глазом и не вижу своих вещей. Где Кракобой? Где рюкзак?! Подтягиваю тело, чтоб приподняться, комната идет кругом, шланга натягивается как тетива, и капельница падает на тумбочку, звеня флаконами и с мясом выдергивая иглу из предплечья.

Дверь почти мгновенно распахивается, и в палату влетает парень, смахивающий на медика. Коротышка в белом халате и в голубой больничной маске. Он ругается и с силой укладывает меня на постель, придавливая грудь ладонью. Я стону от боли.

– Нельзя вставать, – заявляет коротышка, с брезгливостью на лице переворачивая меня набок. – Для твоего же блага.

У него грубый, глухой бас, а меня всегда удивляет, зачем природа дает такие голоса недоросткам. Я кряхчу как старик, вызывающе, как петух, приподнимаю голову над грязно-белой казенной подушкой и осознаю, что одной рукой прикован к тяжелому изголовью.

– Я у вас в плену? – дергаю наручниками.

– Вряд ли. Мы же спасли, – медик замешкал с ответом. – Хотя к тебе есть вопросы.