Ольга Макарова - Мартовские истории

– Госпожа Злата, – взмолилась Мила, – Вы правы, я не случайно решила помочь вам, я надеялась, что и Вы дадите мне совет! Я попала в беду! Меня преследует субстанция из прошлого. Это невыносимо, я схожу с ума, я уже готова была наложить на себя руки, но мне попалась ваша статья! Если Вы знаете, то умоляю, скажите, что нужно сделать, чтобы избавиться от этого? Я не богачка, но я готова хорошо заплатить, лишь бы Это перестало мучить меня! – Людмила рыдала, рвала на себе волосы, прятала лицо в ладонях, и, наконец, рухнула перед Войцеховской на колени и с обреченной грустью и мольбой заглядывала ей в глаза и думая: «А, ведь, при благоприятном стечении обстоятельств, могла бы стать драматической актрисой».

– Мама, кто это? – недовольный сонный голос, принадлежащий, скорее всего, молодому мужчине, прервал эту сцену.

Пани утратила всю свою надменность, повернувшись к источнику голоса, она заговорила мелко и быстро: – Нет, нет, спи!

Перед тем как захлопнуть дверь, она бросила девушке: – Ждите через двенадвадцать минут в холле.

Мила упала на мягкий кожаный диван в вестибюле и тот час же поняла всем телом, как она устала. Ранний подъем, дорога в аэропорт, регистрация, посадка, перелет рядом с Лолитой, дорога из аэропорта, спектакль, разыгранный только что. Она не знала, чего ей хочется больше: поесть-попить или поспать-помыться…? Но Мила заставила себя забыть о потребностях тела, заставила себя радоваться даже тому, что здесь есть такой удобный и гостеприимный диван. Хорошо откинуться на его надежную спину, вытянуть ноги и полчаса отдыхать, просто наслаждаясь его покоем. Однако, «Двенадвацать минут» оказались не сорока минутами, как предполагала Мила, а двадцатью двумя. «Забавно, – подумала девушка.

Ровно через двадцать две минуты госпожа Войцеховская с жутким «Вавилоном» на голове, в черных очках, в черном мини платье и высоких лаково-черных ботфортах на длинной острой шпильке царственно промаршировала из лифта к дивану: «Нам выпало жить в страшное время!– сказала она обалдевшей от такого экстравагантного появления девушке, – Черный век – в людях почти не осталось света. Божественный Дух все тоньше и слабее с каждым днем, и скоро он не сможет противостоять Великому Хаосу! Наш мир обречен!» – всем этим она окончательно выбила Милу из колеи, девушка не знала то ли ей плакать, то ли смеяться. «Пани Злата, вы уже завтракали?»: – все, что она смогла выдавить из себя в ответ на проповедь готической Королевы «Субстанций».

В ресторане было темно и прохладно. Играла тихая музыка. Мила, наконец-то, смогла умыться холодной водой, и чувствовала себя более свежей, но спать все равно хотелось, спасала только игра с воображением – словно со стороны следила она за собственной придуманной историей:

«Его звали Иванко Бавич. Мы познакомились три года назад в Черногории, где я отдыхала. Я была еще такой молодой и неискушенной, а он опытный курортник-ловелас. Знойный красавец, работал гидом. Я сама бегала за ним, вешалась ему на шею, говорила, что жить без него не могу, что хочу за него замуж, забрасывала его стихами о вечной и бесконечной любви, но он только иногда снисходительно соглашался провести со мной ночь. Следующую же ночь он мог провести с какой-нибудь стареющей немецкой фрау, похожей на полудохлую лощадь, ему было не принципиально, а я только удивлялась: «Зачем, ведь есть я? Молодая, красивая и готовая на все!» В общем, я совсем помешалась, мне казалось, он моя единственная любовь, моя судьба. А ему так надоела моя навязчивость и мои истерики, что он стал избегать меня, перестал даже спать со мной. Всю зиму я забрасывала его жалобными электронными письмами, посылала свои фотографии, чтобы он не забывал меня. От него пришло только поздравление с новым годом. Три слова: «Happy New Year!» Но я была счастлива, мне казалось, что это знак – он не может меня забыть и ждет меня следующим летом. Я еле дотянула до теплых дней, а когда, наконец, снова приехала в тот же отель, то оказалось, что Бавич там уже не работает. Уволился буквально накануне. Вот это был удар! Три дня из четырнадцати отпущенных мне по путевке я ходила, как в воду опущенная…». Мила прервалась, чтобы оценить впечатление, произведенное ее рассказом. Пани полячка не допила кофе и не доела свой второй круассан с шоколадом, и, хотя Злата, несмотря на полумрак ресторана, не снимала темных очков; по ее напряженным губам было видно, что она слушает очень внимательно: иногда даже проговаривает про себя отдельные слова.

Девушка продолжала: «…И никакой надежды. Я скандалила, просила, умоляла, врала, что беременна от него, но в администрации отеля мне не дали ни телефона, ни адреса. Все, что у меня было – его фотография, ее то я и поливала денно и нощно горючими слезами. Одна сердобольная тетушка прониклась моим горем и взялась лечить меня от тоски вином и зрелищами. «Тебе нужно встряхнуться!»: сказала она и записала нас на экскурсию в какой-то древний городок-крепость. Я не помню ни названия городка, ни как мы туда ехали: у тетушки была с собой двухлитровая бутылка вина, предусмотрительно набранная в лобби отеля. Помню узкие улочки, по которым ходила, как в бреду, и носила рядом с собой мятую замызганную фотографию моего красавца. Мне казалось, он рядом, где-то здесь, в этом полуразрушенном лабиринте. Вот-вот он завернет за угол, куда повернула я, и мы встретимся. Вот счастье то будет! Любовь, слезы, поцелуи! Тут-то меня и сцапала та старуха. Вся черная высохшая, согнутая пополам, но удивительно сильная, она взяла меня за руку и потащила по каким-то тесным переулкам, где пахло помоями. В конце концов, мы подошли к низкой арке, в которой были высечены каменные ступени, ведущие вниз к морю. Согнувшись в три погибели, я безропотно спускалась вслед за старухой …». Девушка поймала себя на мысли, что ее история уже живет собственной жизнью, Мила понимала, что пора заканчивать, но еще не совсем понимала, чем все это закончить. Как это часто бывало, рассказ бежал впереди нее: «… Мы очутились перед старой деревянной дверью. Каморка старухи была устроена в самом основании крепости, словно какой-то великан выдернул оттуда несколько крупных камней. Снаружи нещадно палило солнце, и воздух был таким горячим, что трудно было дышать, а внутри старухиного жилища царили кромешная тьма и холод с запахом тлена и сырой плесени. Она выцарапала у меня из рук фото и, шепча что-то себе под нос, проткнула мне кривой иглой палец, а потом всадила окровавленное острие прямо в сердце на фото Иванко. После бабка Кушка, так она назвала себя, подожгла фотографию, собрала пепел и заставила меня съесть его…Очнулась я в автобусе: мне сказали, что со мной случился удар, потому что я слишком много выпила на такой жаре. Бодрая тетя Даша тормошила меня за плечо, желая показать мне сувенирный хлам, приобретенный для многочисленных замшелых родственников. Пока я приходила в себя, перед моими глазами пестрой вереницей проносились цветастые футболки с кричащими надписями, тарелки с весьма приблизительными копиями местных красот природы, и, под занавес «триумф» – резиновые тапки всех размеров с глупыми кошачьими мордами на носках. Пару «кисок» сердобольная тетенька Маша оторвала от себя и отдала мне: пока я валялась без сознания, меня ободрали как липку – ни денег, ни украшений, даже туфли с ног сняли. Я бы поверила в солнечный удар, бабка Кушка и впрямь была похожа на кошмарную галлюцинацию, но вечером в отеле меня ждал мой кумир…