Тахира Мафи - Возроди меня

Но откуда же эта боль ?

С трудом втягиваю воздух и часто моргаю, радуясь уединению и возможности оторвать от себя толику плоти хотя бы таким образом. В этом чудится мне странный катарсис.

Моя мать мертва , думаю я, ведя электрическое лезвие через всю голову. Отец мертв , думаю я, когда волосы осыпаются на пол. Все, чем я был, все, что я сделал, все, что я есть сейчас, родилось от их действия и бездействия. Кто я теперь, когда родителей нет в живых?

Голова побрита, машинка выключена. Схватившись за край трюмо, подаюсь вперед, силясь разглядеть человека, которым я стал. Я чувствую себя старым и ненужным. Сердце и ум объявили друг другу войну. Последние слова, которые я сказал моему отцу…

– Эй…

Оборачиваюсь с гулко стучащим сердцем и тут же напускаю на себя безразличие.

– Привет, – говорю я и нарочито медленными, чтобы смирить дрожь в руках, движениями смахиваю с плеч остатки волос.

Джульетта смотрит на меня прекрасными большими глазами, полными тревоги.

Вспоминаю, что нужно улыбнуться.

– Ну, как я выгляжу? Не слишком ужасно?

– Аарон, – тихо говорит она, – что с тобой?

– Все в порядке, – отвечаю я, мельком взглянув в зеркало. Провожу ладонью по мягкой и одновременно колючей щетине полдюйма длиной и удивляюсь, что с бритой головой я выгляжу суровее и хладнокровнее, чем раньше. – Хотя, признаться, я не совсем узнаю себя, – добавляю я с деланым смешком.

Я стою посреди ванной в одних бо́ксерах. Тело никогда еще не было стройнее, а рельеф мышц более выраженным. Резкие линии в сочетании с безжалостно остриженными волосами создают впечатление чего-то брутального, почти нецивилизованного. Я невольно отвожу взгляд.

Джульетта встает прямо передо мной.

Она опускает руки мне на бедра и тянет вперед. Я переступаю, подчиняясь ее тяге.

– Ты что делаешь? – начинаю я, но, встретившись с ней взглядом, вижу в ее глазах нежность и заботу.

Что-то внутри меня тает, плечи расслабляются, и я прижимаю Джульетту к себе, глубоко вдохнув.

– Когда мы поговорим? – спрашивает она, уткнувшись мне в грудь. – О том, что случилось?

Я каменею.

– Аарон!

– Со мной все нормально, – лгу я. – Это просто волосы.

– Ты знаешь, что я не об этом.

Отвожу взгляд и смотрю в никуда. Некоторое время мы оба молчим.

Паузу наконец нарушает Джульетта.

– Ты злишься на меня? – шепчет она. – Потому что я его застрелила?

Мышцы словно сводит судорогой. Ее глаза расширяются.

– Нет-нет! – говорю я слишком быстро, хотя это правда. – Нет, конечно, вовсе нет.

Джульетта вздыхает.

– Может, ты этого даже не осознаешь, – говорит она, – абсолютно нормально скорбеть по отцу, даже если он был ужасным человеком. – Она поднимает на меня взгляд: – Ты же не робот.

Справившись с комком в горле, мягко высвобождаюсь из ее объятий, целую в щеку и не отстраняюсь еще секунду.

– Мне надо в душ.

У нее расстроенный и недоумевающий вид, но я не знаю, как еще поступить. Не то чтобы мне неприятно ее общество, просто мне действительно необходимо побыть одному, и я не знаю, как еще это сделать.

Поэтому я стою под душем, принимаю ванны, ухожу на долгие прогулки.

Я трачу на это много времени.

Когда я ложусь в постель, она уже спит.

Я хочу коснуться Джульетты, прижать к себе ее нежное теплое тело, но я словно парализован. Это мучительное полугоре делает меня сообщником мрака – я уже беспокоюсь, что моя скорбь будет интерпретирована как сочувствие выбору отца и самому его существованию, а в этом вопросе мне не нужно, чтобы меня неправильно поняли. Я не могу признаться, что скорблю по нему, что мне вообще есть дело до смерти монстра, который меня вырастил. В отсутствие нормальной реакции я будто замороженный – разумный, все чувствующий камень в надгробии отца.

Ты злишься на меня, потому что я его застрелила?

Я его ненавидел.

Ненависть была такой сильной, какой я никогда не испытывал. Но пламя подлинной ненависти, как я уже понял, не может гореть без кислорода любви. Я не чувствовал бы такой боли и ненависти, будь он мне безразличен.

Именно безответная любовь к отцу всегда была самой большой моей слабостью, поэтому я лежу, утопая в скорби, которой мне не с кем поделиться, и тоска выедает мое сердце изнутри.

Я сирота.

– Аарон? – шепчет Джульетта, и я возвращаюсь в настоящее.

– Да, любимая?

Она сонно пододвигается и толкает меня лбом в плечо. Невольно улыбнувшись, ложусь так, чтобы дать ей место. Она тут же заполняет пустоту, прижимаясь лицом к моей шее, а рукой обняв за талию. Закрываю глаза, будто в молитве. Сердце снова начинает биться.

– Мне тебя не хватало, – говорит она еле слышно.

– Я здесь, – говорю я, нежно касаясь ее щеки. – Я рядом, любимая.

Но Джульетта качает головой. Даже когда я прижимаю ее к себе, она, засыпая, все-таки качает головой.

И я гадаю, сильно ли она ошибается.

Сегодня я завтракаю одна – но не в одиночестве.

Вокруг сплошь знакомые лица. Все о чем-нибудь говорят – о снах, о работе или продолжают неоконченный разговор. Энергетика в столовой зависит от количества выпитого кофе, и сейчас здесь еще очень спокойно.

Брендан, который все утро держит в руках одну и ту же чашку кофе, перехватывает мой взгляд и приветственно машет. Он единственный среди нас, кому не нужен кофеин: его дар продуцировать электричество служит как бы запасным генератором для организма. Брендан – воплощение энтузиазма: белоснежные волосы и голубые, как льдинки, глаза излучают собственную энергию, ощутимую даже на другом конце столовой. Я начинаю думать, что Брендан приходит сюда только из солидарности с Уинстоном, который жить не может без кофе. Они с Бренданом сейчас неразлучны, хотя Уинстон иногда и раздражается на естественную бодрость Брендана. Они через многое прошли вместе, как и все мы.

Рядом с ними сидит Алия, положив перед собой открытый альбом: наверняка рисует что-то новое и необычное, полезное для нашей борьбы. От усталости мне лень шевелиться, иначе я бы к ним подошла. Пристроив подбородок на руку, обвожу взглядом столовую, с благодарностью всматриваясь в лица друзей. Шрамы у Брендана и Уинстона заставляют вспомнить то, что я предпочла бы забыть – как мы думали, что потеряли их: в тот день у нас убили еще двоих… Нет, эти мысли слишком тяжелые для завтрака. Отвожу взгляд и барабаню пальцами по столу.

Я жду Кенджи – так мы теперь начинаем рабочий день – и только поэтому я еще не взяла свою тарелку. К сожалению, он опаздывает, а в животе у меня бурчит от голода. Кругом все режут стопки пышных панкейков, очень аппетитных на вид. На столах сплошные искушения: кленовый сироп, жареная картошка, свеженарезанные фрукты. Устранение Андерсона и захват Сектора 45 обеспечили нам разнообразные завтраки… Но я боюсь, что улучшение оценим только мы.