Тахира Мафи - Зажги меня

– Что? – Я начинаю быстро моргать, потому что не могу поверить ему.

– Я всегда говорил тебе, – продолжает Уорнер, – что мы вдвоем могли бы составить отличную команду. И еще я постоянно повторял, что ждал того момента, когда ты будешь готова. Ты должна была осознать свой гнев и свою силу. И я ждал этого с самого первого дня нашей встречи.

– Но ведь ты хотел использовать меня на благо Оздоровления. Разве не ты планировал использовать меня для пыток невинных людей?..

– Это неправда.

– Что? О чем ты сейчас говоришь? Ты же сам мне ясно давал понять…

– Ну, значит, я лгал. – Он только пожимает печами.

У меня открывается рот.

– Есть три важных момента, которые касаются меня и которые ты обязательно должна знать, любовь моя. – Он делает шаг вперед. – Первое: я ненавижу своего отца до такой степени, что ты даже вообразить себе не можешь. – Уорнер прокашливается и продолжает: – Второе: я непростительно эгоистичный человек и все свои решения принимаю, основываясь исключительно на том, насколько все это выгодно и интересно лично для меня. И третье. – Тут он замолкает, смотрит куда-то в пол и смеется. – Никогда в жизни я не намеревался использовать тебя в качестве оружия.

У меня просто нет слов, чтобы хоть как-то отреагировать на его исповедь.

Я осторожно подхожу к кровати и сажусь на нее.

Я вообще перестаю что-либо понимать. Я потрясена.

– Это была хорошо продуманная схема, которую я долго разрабатывал для своего отца, – поясняет Уорнер. – Я должен был убедить его в том, что неплохо было бы вложить в тебя некоторые средства, поскольку впоследствии тебя можно было бы использовать в военных целях. И если уж быть честным до конца, я до сих пор не совсем понимаю, как мне удалось все это. Сама задумка просто смехотворна. Подумать только: тратить массу времени, денег и энергии, чтобы полностью поменять сознание психически неуравновешенной девчонки – и все это только ради того, чтобы с ее помощью проводить пытки? – Он мотает головой, словно не верит своим собственным словам. – Я с самого начала прекрасно понимал, что это пустая затея. Поверь, имеется масса куда более действенных методов, как извлечь нужную информацию из человека, который не желает делиться своими знаниями с другими.

– Но тогда почему… зачем я тебе понадобилась?

Его глаза сверкают искренностью.

– Я хотел изучить тебя полностью.

– Что?! – И снова я не могу ничего понять.

Он поворачивается ко мне спиной.

– А тебе было известно, – начинает он так тихо, что мне приходится напрягать слух, – что в том домике живет моя мать? – Теперь он смотрит на закрытую дверь. – Ну, в том самом, куда тебя заманил мой отец? Тот, где он в тебя стрелял? Она тогда находилась у себя в комнате. По коридору и вниз от того места, где он держал тебя.

Я ничего не отвечаю ему, и тогда Уорнер поворачивается ко мне лицом.

– Да, – шепотом отвечаю я. – Твой отец, помнится, еще что-то вскользь говорил о ней.

– Правда? – На его лице на мгновение появляется тревога, но тут же исчезает. Он быстро маскирует свои эмоции. – И что же именно он говорил про нее? – интересуется Уорнер, стараясь сделать все так, чтобы показаться равнодушным к данному факту.

– Только то, что она больна, – говорю я и внутренне уже ненавижу себя за ту дрожь, которая неожиданно охватывает все мое тело. – И поэтому он держит ее в этом домике, ведь в жилых кварталах она могла бы вести себя неадекватно.

Уорнер прислоняется к стене. Похоже, ему действительно сейчас требуется опора, иначе ноги могут его подвести. Он набирает в легкие побольше воздуха и шумно выдыхает.

– Да, – наконец согласно кивает он. – Все верно. Она больна. Причем заболела весьма неожиданно. – Его взгляд устремлен куда-то вдаль, как будто он разглядывает сейчас какую-то неведомую мне точку в другом мире. – Когда я был мальчиком, она замечательно себя чувствовала и была совершенно здорова, – говорит Уорнер, крутя маленькое нефритовое колечко вокруг мизинца снова и снова. – Но вот в один прекрасный день она как будто… распалась на части. Ее организм словно разладился. Шли годы, и я надеялся, что отец найдет врача, который сможет справиться с этим заболеванием. Я надеялся на ее исцеление, но отцу, похоже, было абсолютно все равно, что с ней происходит. Потом я уже самостоятельно пытался отыскать помощь, но ни один врач, с которым мне удавалось поговорить, никто из них понятия не имел, как следует сражаться с подобным недугом. Они попросту не могли понять, что с ней вообще происходит. – Дыхание его становится тяжелым. – Она пребывает в постоянной агонии. А я настолько эгоистичен, что не могу позволить ей умереть.

Он поднимает на меня взгляд.

– Потом я услышал про тебя. Это были самые разные слухи и сплетни. И вот тогда я впервые понял, что во мне затеплилась надежда. Я сразу захотел встретиться с тобой. Мне нужно было изучить тебя. Потому что все мои прежние исследования прошли впустую. Только ты оказалась той единственной личностью, которая могла бы – и то предположительно – дать мне какие-то ответы по поводу состояния моей матери. Я был в полном отчаянии, – продолжает Уорнер. – Я готов был пойти на что угодно, пробовать все, что могло бы хоть как-то помочь мне.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашиваю я. – Как может такой человек, как я, помочь тебе? И тем более когда дело касается твоей больной матери?!

Он пронзает меня взглядом, полным боли и страдания:

– Потому что, любовь моя, ты не можешь прикасаться ни к кому. А она, – неожиданно добавляет он, – не может прикасаться сама к себе.

Похоже, в эту минуту я почувствовала, как теряю дар речи.

– Мне со временем удалось понять и осознать ее боль, – объясняет мне Уорнер. – Наконец я смог понять, что она должна испытывать. Ты сама помогла мне в этом. Потому что я увидел, что все это делает с тобой, что это означает – нести такое бремя, существовать вместе с такой силой и при этом жить среди тех, кто не в состоянии этого понять.

Он прижимается затылком к стене и закрывает глаза ладонями.

– Она, так же как и ты сама, – говорит он, – наверняка, чувствует, будто внутри нее обитает какое-то чудовище, которым является она сама. Но, в отличие от тебя, ее единственная жертва – она сама. У нее нет возможности жить внутри своего собственного тела, потому что она не может прикасаться к собственной коже. И она не переносит никакого постороннего прикосновения. И своего собственного тоже. Как я уже говорил. Ей мучительно больно убрать прядь волос со лба или, например, сжать руку в кулак. Она боится разговаривать, шевелить конечностями, ей страшно даже изменить позу или просто потянуться, потому что когда клетки ее кожи касаются друг друга, в эти мгновения она всякий раз испытывает невыносимую боль. – Он в бессилии опускает руки. – Кажется, – продолжает он, стараясь, чтобы голос его не дрожал, – что-то в тепле человеческого контакта словно пробуждает эту жуткую разрушительную силу внутри нее, а так как она является и генератором и реципиентом боли, она не в состоянии убить сама себя. Вместо этого она становится как бы пленницей в своем собственном теле, и ей никак не избежать этих страшных пыток, которыми она изводит ежедневно сама себя.