Елена Феникс - Между ангелом и бесом, между небом и землей

Робот лежал в постели, а за окном больницы, в ее коридорах стоял нечеловеческий крик. Через несколько минут в палату ворвался главврач со свитой «пытальщиков». Выяснилось, что горшок с содержимым упал аккурат на голову одной дамочке, которая в тот момент проходила под окнами больницы. И теперь дамочка грозится пересажать в тюрьму весь персонал больницы вместе с ее пациентами.

Главврач учинил в палате допрос. Больные, такие же по возрасту девчонки, что и робот, тряслись от испуга и никак не могли вспомнить, выходил кто-нибудь из палаты в последние 5 минут или не выходил. Потом вспомнили: никто не выходил. Робот между тем не подавал голоса. Ему нельзя было подавать его еще сутки после операции. Поэтому его никто не спрашивал, а наоборот все смотрели на него с сочувствием и даже принесли мороженое, чтобы горло быстрее зажило. Робот съел, не сказав спасибо. Робот не мог благодарить людей, которые причинили ему физическую боль, но главное – нравственную.

Никто так и не узнал, чьих рук было то дело. Мама моя сердцем чувствовала, что так поступить могла только ее дочь. Которую нельзя, категорически нельзя подло загонять в угол.

С высоты прожитых лет мне в этой ситуации более всего жалко ту дамочку. Но если привязать случившееся с ней к законам вселенной, то происшествие выглядит даже философским. Ибо, как известно, случайностей не бывает. И если именно эта женщина должна была получить по голове, то она и получила. Если бы ей не суждено было испытать такого рода шок, она прошла бы по другой стороне улицы или проскочила под окнами больницы с большей скоростью, чем с четвертого этажа летел горшок. Или, наоборот, тормознула бы на подступах к источнику опасности. Но произошло то, что произошло. И проделано было именно моими руками. Руками девочки, которую глубоко оскорбили. Причем, мой выход из палаты остался не замеченным никем. Ни больными, ни нянечками, которые постоянно шныряли по этажу, ни ребятами из других палат, которых вечно на горшках сидел косой десяток. Обстоятельства сложились так, чтобы очистить мне поле боевых действий и сокрыть от глаз саму меня, которой по неведомому мне высшему замыслу надлежало наказать дамочку, врачей, и самой получить урок. Выдрав вот так безапелляционно мои гланды, врачи словно говорили мне: смири гордыню, учись терпеть, чем раньше познаешь боль, тем сильнее будешь…

Но главное воспоминание касалось наших задушевных разговоров с мамой. Почему-то я, едва научившись говорить, настаивала, чтобы мать снова и снова рассказывала мне историю моего зачатия и рождения, при этом, повторяя поминутно, что я сама ничегошеньки не помню! – Да как же ты помнить-то можешь? – дивилась мать. – Когда это новорожденные память имели?

Я в ответ злилась и требовала от матери полного рассказа:

– И нечего меня сказками кормить про аиста и про капусту! Я знаю, откуда дети берутся!

Мама поначалу приходила в ужас, усматривая в словах дурехи-малышки пагубное влияние улицы. Но вскоре смирилась с мыслью, что со мной следует общаться как со взрослым человеком, который просто зрелый не по годам.

Втайне мать гордилась своим «произведением», считая, что ее чадо – награда за терпение и добродетельную жизнь. И, глубоко вздохнув, снова и снова вспоминая дела давно минувшие, не переставая удивляться, почему меня ТАК интересует эта тема и особенно мое имя.

– Папа так хотел. «Родится девочка, назовем ее Леной». И мы с ним всегда спорили на эту тему. А ты при этих спорах всегда замирала и куда-то пристально вглядывалась, словно что-то хотела высмотреть вдали, – рассказывала взрослеющей мне мама и удивлялась. – Да что ты так волнуешься?

Я резко обрывала мать, требуя продолжения рассказа, который она снова и снова в деталях воспроизводила мне, заново проживая ту ситуацию, которую ей совсем не хотелось помнить.

– Мы посреди улицы стали с отцом спорить, выбирая тебе имя. Я предлагала модные тогда варианты – Таня, Наташа, Оля. Но папа твой стоял на своем: «Лена – и точка!». В этот момент ты как начала шевелиться в животе! Такой бунт подняла! Живот аж ходуном заходил. Думаю, все, умру вот здесь, и никто не поможет. Отец твой как рванул за «скорой»… Уж как я оказалась в роддоме, не помню даже. И рожала трудно. И за тебя боялась, недоношенной ты была, восьмимесячной. И родилась малюсенькая, 2 кг весом, синяя и не кричала. Врачи думали, что ты уже не жилец. И хотели отнести тебя втайне от меня в палату с новорожденными, которые доживали свои последние минуты. –

– А дальше?

– А дальше… ты вдруг закричала. Да так пронзительно, что и я испугалась.

Мама замолчала. А я, 6-летняя девочка, неожиданно взрослым голосом, таким, что мать вздрогнула, и на лбу у нее выступил холодный пот, произнесла:

– Я так закричала, потому что вы назвали меня неправильным именем! Поэтому твой живот и ходил ходуном, когда папа предложил назвать меня Леной. Это не мое имя! Чужое! И там, в твоем животе, я испугалась, и хотела вам сказать, что меня зовут не так, что мне очень важно, чтобы у меня было правильное имя! Я испугалась, что ничего не получится, и стала толкаться, чтобы выйти наружу. А когда вышла, то все, все забыла…

Я чеканила слова, а мать в шоке смотрела на меня:

– Что не получится? Что значит испугалась? Не может плод соображать! А для того, чтобы забыть, нужно сначала что-то помнить… И мозги иметь.

– Оставим это, мама. Лучше, расскажи, что было дальше. Я должна все знать, все вспомнить! И не говори мне, что первым моим словом было слово «писать», я это и сама хорошо помню.

– Ну, что за ребенок такой! Нечего мне больше вспоминать!

Я начинала нервничать. Я не понимала, что именно и зачем мне так нужно вспомнить из происшедшего в ту ночь, когда мне было позволено материализовать себя из человеческого зародыша. А матери и в голову не приходило рассказать про три падающие звезды и услышанный голос. И только спустя 30 лет, когда и мой брат получил такой же сигнал о дне зачатия своего сына и его будущем имени, она вдруг вспомнила все. Господи, как поздно!..

Последнее яркое воспоминание детства относится к моменту, когда я тонула. Мне было 9 лет. У меня уже родился брат, вскоре погиб отец. Я сторонилась людей, лишь исподволь наблюдая за ними и вслушиваясь в голоса так, словно в отдельных случайных репликах надеялась уловить нечто важное для себя.

Однажды на улице я краем уха зацепила чей-то чужой разговор:

– А ты бы смогла начать свою жизнь сначала? Все – заново!

Фраза вызвала в груди сильную щемящую боль. В голове закрутились какие-то непонятные фрагменты событий то ли со мной, то ли с кем-то произошедших или грядущих. Во мне началась такая буря…! Я оглянулась, чтобы посмотреть, кто вызвал во мне столь сильные эмоции. Но ни за спиной, ни вообще в радиусе нескольких метров от меня не было ни души. Я одна стояла посреди улицы. И от этого стало еще тоскливее и страшнее. Были ли то люди, провалившиеся сквозь землю, или еще кто-то, я не знала. Но над смыслом фразы думала не раз. Как это: все сначала? С какого начала? И где оно? Но потом иные детские переживания заполнили мою жизнь, и тот вопрос был задвинут глубоко в тайники души.