Диана Гэблдон - Дыхание снега и пепла. Книга 2. Голос будущего

Черт возьми! Черт! Дала ли она это выпить детям?

Я наклонилась к старшему ребенку. Она была мягкой, как тряпичная кукла, голова клонилась к плечам, но тело казалось относительно упругим. При щипке кожа разглаживалась не сразу, но возвращалась к нормальному виду быстрее, чем у младенца.

Она открыла глаза, когда я ущипнула ее за руку. Это хороший знак. Я улыбнулась ей и махнула рукой, чтобы прогнать мух, кружащих возле ее полуоткрытого рта. Нежные розовые слизистые оболочки выглядели сухими и клейкими.

– Привет, милая… – сказала я ласково. – Ни о чем не волнуйся. Я рядом.

И чем это ей поможет? – задалась я вопросом. Проклятье! Если бы только я была здесь на день раньше!

Я услышала звук торопливых шагов и встретила Бри в дверях.

– Мне нужно… – начала я, но она перебила меня.

– Мистер Макнилл там, в лесу! – сказала она. – Я нашла его по пути к роднику. Он…

Чайник в ее руках был по-прежнему пустым. Я схватила его с криком досады.

– Вода! Мне нужна вода!

– Но я… Мистер Макнилл… он…

Я сунула чайник обратно ей в руки и протиснулась мимо нее.

– Я найду его, – сказала я. – Принеси воды! Напои их, сначала малышку! Пусть Лиззи поможет тебе – костры могут подождать! Поспешите!

Сначала я услышала мух, отвратительное жужжание, которое заставило меня покрыться мурашками. На открытом месте их быстро привлек запах. Я поспешно сделала большой глоток воздуха и пробралась через кусты папоротника туда, где лежал Патрик, упавший на траву под платаном. Он был жив. Я увидела это сразу: мухи были облаком, а не одеялом, – зависшие в воздухе, поблескивающие, моментально слетающие с него, когда он дергался.

Он, свернувшись, лежал на земле в одной рубашке, кувшин для воды лежал рядом с его головой. Я опустилась рядом на колени, ощупывая и осматривая его. Его рубашка и ноги были испачканы, как и трава, где он лежал. Выделения в основном были жидкими – большая часть уже впиталась в почву, – но было немного твердого вещества. Он заболел уже после Гортензии и детей. Спазмы длились не так долго, иначе там была бы по большей части вода, окрашенная кровью.

– Патрик!

– Миссис Клэр, слава богу, вы пришли. – Его голос был таким хриплым, что я едва могла разобрать слова. – Мои дети… Вы спасете детей?

Он, дрожа, приподнялся на локте, из-за пота седые пряди прилипли к щекам. Патрик приоткрыл глаза, пытаясь посмотреть на меня, но они опухли от укусов слепней и больше напоминали две щелки.

– Я постараюсь. – Я положила ладонь на его руку и ободряюще сжала, чтобы вселить в него надежду. – Лежите, Патрик. Подождите немного, я вернусь к вам, как только позабочусь о них.

Он был очень болен, но его состояние пока не представляло опасности для жизни. А дети могли умереть.

– Забудьте обо мне… – пробормотал Патрик. – Я… это не важно… – Он покачнулся, сгоняя мух, которые ползали по лицу и груди, а затем застонал, корчась от спазма, скрутившего его живот, будто чья-то огромная рука зажала его в кулак.

Я уже бежала обратно к дому. На пыльной тропе виднелись капли воды – отлично, Брианна уже вернулась.

Амебная дизентерия? Пищевое отравление? Брюшной тиф? Сыпной тиф? Холера? Пожалуйста, Боже, только не холера. Все это и многое другое сейчас, по понятным причинам, называли просто кровавым поносом. Не то чтобы это имело особенное значение.

Непосредственной опасностью всех диарейных заболеваний было обычное обезвоживание. Стараясь изгнать микробов-захватчиков, раздражающих кишечник, желудочно-кишечный тракт начинает без остановки испражнять свое содержимое, оставляя организм без воды, необходимой для циркуляции крови, выведения отходов, для респирации, для поддержания работы мозга и слизистых – воды, необходимой для поддержания жизни.

В нормальной ситуации пациенту можно было вводить солевой раствор и глюкозу внутривенно, пока кишечник разбирается с инфекцией, и тогда шанс на выздоровление был велик. Без внутривенного вливания жидкость можно вводить только через рот или через прямую кишку, быстро, без остановки и в достаточном количестве. Если, конечно, больной мог удержать ее внутри. А если не мог… У Макниллов, кажется, не было рвоты – по крайней мере, я не чувствовала этот специфический запах в хижине. Значит, это не холера. Хоть что-то…

Брианна сидела на полу со старшим ребенком, положив голову девочки к себе на колени и прижимая чашку к ее губам. Лиззи стояла на коленях у очага, ее лицо покраснело от напряжения, пока она разжигала огонь. Мухи опускались на неподвижное тело женщины на кровати. Марсали склонилась над изможденным младенцем у себя на коленях и отчаянно пыталась поднять ее, чтобы заставить пить. Пролитая вода оставляла мокрые полосы на ее юбке. Я видела, как крошечная голова падала обратно ей на колени, и вода текла вниз по вялой, ужасно впалой щеке.

– Она не может, – повторяла Марсали снова и снова, – она не может, она не может!

Игнорируя собственный совет о пальцах, я безжалостно сунула указательный палец в рот девочки, стимулируя рвотный рефлекс. Ребенок захлебнулся водой и закашлялся, но я почувствовала, как на мгновение язык настойчиво обернулся вокруг моего пальца. Она сосет. Ее все еще кормили грудью, сосание для младенца – это главный инстинкт. Я повернулась, чтобы посмотреть на женщину, но одного взгляда на ее плоскую грудь и впалые соски было достаточно, чтобы понять, что это не поможет. И все же… я схватила одну грудь и стала методично сжимать ее по направлению к соску. Ни капли молока не показалось на коричневатых сосках, молочная железа казалась дряблой. Нет воды – нет молока.

Марсали быстро сообразила, чего я хотела, тут же схватилась за воротник своей сорочки и разорвала его, прижав ребенка к своей обнаженной груди. Крохотные ножки безвольно упали на платье, пальцы ног казались помятыми и съеженными, как увядшие лепестки.

Я запрокинула голову Гортензии, вливая по капле воду в открытый рот. Краем глаза я видела, как Марсали ритмично сжимает свою грудь с одной стороны, чтобы ускорить ток молока, мои собственные пальцы двигались в такт ее движениям, массируя горло лежащей без сознания женщины, чтобы заставить ее глотать. Ее кожа была скользкой от пота – по большей части моего. Он стекал у меня по спине и между ягодиц. Я чувствовала его странный запах – металлический и горячий, похожий на теплую медь.

Горло дернулось от внезапной перистальтики, и я убрала руку. Гортензия подавилась и закашлялась, ее голова откинулась в сторону, а живот напрягся, решительно отправляя вверх свое скудное содержимое. Я вытерла рвоту с ее губ и снова прижала чашку ко рту. Губы не двигались; вода наполняла рот и текла вниз, по лицу и шее.

Перебивая гудение мух, у меня за спиной раздался голос Лиззи, спокойный, но отстраненный, как будто она говорила издалека.