Дагмар Тродлер - В оковах страсти

— Вы отчаянная, безрассудно храбрая охотница, фройляйн. — Господин Герхард, тяжело дыша, спрыгнул с лошади. — Благодарите пресвятую деву Марию, это могло плохо закончиться!

— Ты ранена, Элеонора? О Боже…

Отец прибежал на лесную поляну и подошел к убитому кабану. Его оруженосец стал рассматривать оба копья в грудине животного. Одно было мое, а другое… Я обернулась. Мой конюх неподвижно сидел в седле и смотрел вперед. Копье, которое было выдано ему по моей настоятельной просьбе, поразило кабана в самое сердце.

Отец подал мне руку и помог выбраться из седла. Глаза мои сияли от гордости и чувства того, что все страшное позади.

— Ты хорошо понял то, что от тебя требуется, мужик, — кивнул отец Гансу.

Маленькую поляну заполнили наездники и собаки. Все стали поздравлять меня и отца. Напряжение спало, и я, счастливая, вдыхала холодный лесной воздух. Как же я любила охоту, лай собак, дикие скачки и непередаваемое ощущение триумфа, когда втыкаешь в смертельную рану пораженного тобой животного еловую ветку теплый пар, исходящий от лошадей, и кожаное снаряжение, и радостное ощущение счастья от предстоящего праздничного пиршества…

Солнце уже садилось, когда отец дал команду собираться в обратный путь. Конюхи связали кабана так, чтобы его удобно было нести. Наши лошади тяжело шагали на длинном поводе через поляну и обгладывали макушки елок и вереск.

Гансу дали старую лошадь, но даже и на такой кляче он сидел, как рыцарь, и скрыть это было невозможно. Где он мог научиться так держаться в седле? Я решила преодолеть свои сомнения и завтра же приказать ему поехать со мной на прогулку. Мой отец изучал его со всех сторон — я чувствовала, как напряженно работает его мозг, как терзает его любопытство — сможет ли после этой опасной ситуации в ответ на его похвалу нормандец наконец-то прервать свое молчание? Тогда можно будет подумать, как поступить с ним дальше…

Аббат Фулко и под своей монашеской рясой оставался вдохновенным охотником. Бросив копье слуге, он подъехал верхом к лошади графа. Я услышала, как они вновь заспорили о моем конюхе. Ганс слышал все это, и лицо его заметно помрачнело.

Охотники уже тащили убитого кабана к замку, а на моем седле болтались три фазана внушительных размеров. Оруженосец отца уже надел на голову моему ястребу-перепелятнику кожаную шапочку: сегодня прекрасная птица уже достаточно поохотилась. Я сунула кожаную перчатку в мою охотничью тужурку. Ганс взнуздал свою лошадь. И мы отправились, чуть позади остальных охотников, в обратный путь.

— Скажи мне, почему ты так ненавидишь аббата Фулко?

— Почему я его ненавижу? И вы еще спрашиваете? — Он больше, чем обычно, грассировал, рассерженно сопел. — Kyrpingr! [3] Презренный! (др. сканд.) Он был со мной в темнице!

— Я это знаю. Он заботился об исцелении души…

— Исцеление души! Вы не знаете, о чем говорите!

Один из охотников, ехавший чуть впереди, с любопытством оглянулся. Ганс опять замкнулся в себе.

— Исцеление души, — с горечью повторил он и вполголоса выругался на своем родном языке.

В таком гневе, как сейчас, я его никогда не видела. Что же могло случиться в темнице?

— Эй, да расскажи наконец, что он сделал? Может, ты его просто неправильно понял.

Он резко дернул за поводья и остановил обеих лошадей. Его глаза стали почти черными от гнева, они пронзили меня, как два кинжала…

— Негоже вам держать меня за дурака, госпожа. — В голосе его таилась опасность. — Даже если я неверно истолковал его слова, то основное в темнице я все же осознал. — Он презрительно сплюнул на землю. — Истязание — грязное дело, госпожа, но, оказывается, не такое уж грязное для этого монаха!

Я застыла с открытым ртом. То была самая продуманная речь, какую я когда-либо слышала. Шокированная этим, я взглянула на него. Аббат принимал участие в пытках? В это я не могла поверить. Духовным лицам было строго-настрого запрещено проводить допросы с применением пыток, это было известно каждому. Конечно, он посылал язычников ко всем чертям, он сам говорил мне об этом — но чтобы участвовать в пытках? Нет, никогда. Он, скорее, молился, чтобы Господь Бог не оставил своим вниманием его душу.

— Ты врешь, — сказала я, качая головой, — никогда аббат Фулко не занес бы свою руку…

Я поймала его взгляд и содрогнулась от ужаса.

— Skalli er vargr undir sauod! [4] Лысый монах — это волк в овечьей шкуре! (др. сканд.) Вам лучше вообще не говорить о том, в чем вы совсем не разбираетесь, женщина.

Обескураженная, я смотрела ему вслед и бормотала:

— Проклятый глупец. Отец убьет тебя.

Между тем на землю спустились сумерки. Небольшими группами охотники возвращались домой. Мужчины ликовали и распевали песни об охотничьем счастье; на лошадях бодро ступали, преодолевая последний участок на пути к замку. Ганс ехал молча, с угрюмым выражением на лице. Он прямо держался в седле, а взгляд его был направлен на заснеженную гриву моей лошади. Я никак не могла поверить в то, что осмелился утверждать чужеземец: будто аббат Фулко — участник пыток.

— Для дамы вы держитесь в седле довольно сносно, — к своему большому удивлению, услышала я рядом.

Он заговорил со мной! Я вскинула голову, но он смотрел вперед, как будто это замечание ему самому не нравилось. Неужели ему приятно быть таким грубым и агрессивным? Лицо его было в тени, я не могла заметить его выражения.

Толчком я заставила лошадь идти быстрее.

— Для раба ты скачешь на лошади более чем хорошо, — сказала я.

Он обернулся, и этот взгляд напугал меня. Ужаснувшись, я крепче схватила поводья. Я же хотела сказать нечто приятное этому… Этому дикарю из леса… Последнее, что я помню из того вечера, был перестук копыт его клячи, которую он безжалостно заставлял мчаться к оврагу. А это было так же не просто, как со скрипом и скрежетом закрывать ворота на замок.

В начале марта произошло то, чего уже давно ждал весь замок: отец решил жениться. Много причин побудили его совершить это, и мое плохое ведение хозяйства, конечно, было всего лишь одной из них. Миловидных батрачек в замке было предостаточно, но свободный граф должен был иметь добродетельную и благонравную супругу. Самым большим несчастьем для него являлось отсутствие наследника для своего маленького царства. А какой же правитель мог смириться с мыслью о том, что ему придется все свое состояние после смерти отдать в руки кайзера.

Собрались все вместе и стали совещаться, какой из рейнских дам отдать предпочтение. На вечерних трапезах в большом зале я слышала теперь произносимые вслух женские имена: оценивали физическое превосходство некоей Эдельгарды и одновременно потешались над длинным носом какой-то Гильтруды. Агата была слишком молода, богатая Урсула слишком стара, а с отвратительной Клементиной отец ни за что на свете не хотел ложиться в постель.