Алекс Финн - Чудовище

- Не переживай за мои чувства. Я знаю, что я урод. Разве можно это скрыть?

- Но я, правда, имела в виду не это. Я лишь хотела сказать, что ты считаешь меня красивой, просто потому, что ты не знаком с другими девушками, которые еще красивее.

- Ты красивая, - повторил я, представляя, каково это - дотронуться до нее, какие чувства овладеют тобой, если провести рукой по холодному сатину и ощутить под ним тепло ее тела.

Нужно было прекратить думать об этом. Я должен контролировать себя. Если бы она узнала, как сильно я ее хотел, она перепугалась бы до безумия. Я держал в руках ее зеркало – то самое зеркало. И пока она рассматривала свое отражение, я исподтишка наблюдал за ней, за тем как рассыпаются по спине ее рыжие локоны. Она слегка подкрасилась: вишневая помада и розовые румяна. Впервые. Я себя уверял, что все это было из-за платья, ну не из-за меня же.

- В одной из коробок я нашел старый граммофон, - сказал я. – Можем проверить, работает он или нет.

- Правда? Вот здорово, – она захлопала в ладоши.

И я достал этот старый проигрыватель. На маленькой пластинке красовалось название «Голубой Дунай».

- Вот это, наверное, вставляется сюда, – поставил я иглу на пластинку. – А теперь покрутить.

Но когда я начал вращать ручку, мы не услышали ни звука. Линди выглядела расстроенной. А потом рассмеялась.

- Я в любом случае не умею танцевать вальс.

- Я умею. Мой др… – я замолчал.

Чуть было не проговорился, что как-то раз, когда нам было по одиннадцать, мой друг Трей - по указке своей матери - потащил меня в один местный клуб, на новомодные уроки танцев. Но вовремя спохватился.

- Однажды я видел уроки танцев по телевизору, могу показать тебе. Это несложно.

- Это легко для тебя.

- Тебе тоже трудно не будет, – я достал из коробки перчатки и шарф.

Мне хотелось дотронуться до нее, но я ни в коем случае не собирался поранить ее своими когтями. Я протянул ей руку.

- Можно пригласить вас на танец?

Она пожала плечами.

- Что я должна делать?

- Возьми меня за руку.

Она так и сделала. Я остановился, замерев на секунду.

- А другую куда? – спросила она.

- Положи мне на плечо. А я свою… – кладя свою руку ей на талию, я не отводил взгляда от окна. - И просто повторяй за мной, - я принялся показывать ей самые простейшие шаги в вальсе. – Вперед, в сторону, сближаемся.

Она попыталась, но у нее ничего не вышло.

- Сюда, - я притянул ее к себе ближе, чем следовало.

Ее ноги прижались к моим. Я почувствовал, как каждый нерв, каждый мускул в моем теле напрягся. И молил бога, чтобы она не почувствовала, как бешено бьется мое сердце. Я продолжал направлять ее, и после пары попыток, она запомнила шаги.

- Музыки-то нет, - сказала она.

- Уже есть.

Я стал напевать «Голубой Дунай» и скользил с ней по комнате, среди стоящих повсюду коробок. Танцуя, мы слегка сбивались с ритма, и мне приходилось еще сильнее прижимать ее к себе. И нельзя сказать, что я уж очень возражал. Я заметил, что она подушилась какими-то духами, от их запаха, и от того, что я напевал мотив песни, голова у меня пошла кругом.

Но продолжал скользить по полу, ведя ее по небольшому кругу, так, как нас учили, и жалея, что не знаю никаких других песен, чтобы можно было продлить этот момент. В конце концов, слова закончились, и мне пришлось остановиться.

- Вы танцуете просто божественно, моя дорогая Ида, - сказал я.

Какой же я придурок!

Она захихикала и отпустила мою руку, но не отодвинулась от меня.

- Адриан, я никогда не встречала никого, похожего на тебя.

- Ха, не сомневаюсь в этом.

- Нет, ты меня не понял. Я имела в виду, что у меня никогда не было такого друга.

Друга. Она сказала: друга. Это звучало намного лучше, чем «похититель», «тюремщик». И все равно недостаточно хорошо. Я хотел большего, и уже не столько из-за заклятья. Я хотел ее навсегда. Беспокоила ли меня уверенность в том, что единственной причиной, по которой мы до сих пор ни разу не поцеловались, единственной причиной, из-за которой она не хочет меня, была моя ужасная внешность? Несомненно. Но, может быть, если бы приложил к этому больше усилий, она бы смогла увидеть настоящего меня. Если не считать того, что теперь я и сам не знал, какой я на самом деле. Я стал другим - не только моя внешность, я весь изменился.

- Я ненавидела тебя за то, что ты заставил меня остаться здесь, - продолжила она.

- Я знаю. Но, Линди, я был вынужден, я не мог больше выносить одиночество. Только поэтому…

- Ты думаешь, я этого не вижу? Тебе, наверное, было так одиноко. Я все понимаю.

- Понимаешь?

Она кивнула, но мне хотелось, чтобы она возразила, хотелось, чтобы я сумел найти в себе силы отпустить ее, и услышать, как она скажет: - Нет. Я останусь. И не потому, что ты меня заставляешь, или мне тебя жаль, а потому, что хочу быть здесь, с тобой.

Но я знал, что не могу сделать этого, да и она никогда так не скажет. Я задавался вопросом, почему она до сих пор не попросила отпустить ее. Значило ли это, что она больше не хочет уходить, что она счастлива? Я не смел надеяться. И по-прежнему вдыхал аромат ее духов – духов, которыми никогда раньше она не пользовалась. Наверное.

- Адриан, почему ты… такой?

- Какой именно?

- Забудь, – она отвернулась. – Прости.

А я вспомнил свою легенду.

- Я всегда был таким. Неужели я настолько уродлив, что противно смотреть?

Она не отвечала мне некоторое время, и не смотрела в мою сторону. На минуту мне показалось, что мы оба забыли, как дышать, и все рухнуло, разрушилось.

Но в конце концов она сказала: - Нет.

Мы оба сделали глубокий вдох.

- Твоя внешность для меня ничего не значит, - продолжила она. – Я привыкла к ней. Ты был так добр ко мне, Адриан.

Я кивнул.

- Я же твой друг.

Мы провели в этой комнате весь остаток дня и даже не притронулись к учебникам.

- Я попрошу Уилла перенести завтрашние занятия на более позднее время, - сказал я Линди.

Под вечер она сняла это зеленое платье и сложила его обратно в коробку. Той же ночью я - в свете луны – тайком пробрался наверх, забрал платье и положил его к себе под подушку.

Учитывая мое звериное обоняние, я без труда чуял легкий аромат ее духов. Где-то я читал, что запахи нередко будоражат воспоминания. Всю ночь платье пролежало в непосредственной близости с моим лицом, и я мечтал о том, как держу ее в своих объятиях, и о том, что она тоже желает меня. Но это было невозможно. Она же сказала, что я просто друг.

Но на следующее утро, когда Линди спустилась к завтраку, с распущенными блестящими локонами, я снова почуял этот аромат.

Это подарило мне надежду.

Комната Линди находилась на два этажа выше моей. Как же было трудно уснуть, зная, что она здесь, рядом, спит одна-одинешенька. По ночам я практически ощущал ее тело, скользящее на белых прохладных простынях. Мне хотелось изучить каждую родинку на ее коже. И теперь я просто не мог успокоиться. Мои простыни казались мне такими горячими, временами потными, неприятными. До боли я желал, чтобы она оказалась в моей постели, представлял ее, лежащую в своей. Я засыпал с мыслями о ней, и просыпался - весь мокрый – на простынях, скрутившихся вокруг моих ног. Я представлял, каково это - прижаться к ней всем телом. Безумно хотел дотронуться до нее. В тот день, когда она примерила платье, я обратил внимание на то, что она смягчилась по отношению ко мне. Как бы то ни было, я знал, что накрасилась она для меня.