Ольга Горовая - Жажда ночи

Ночь, казалось, застыла вокруг них, как и вампиры, которых она не слышала, но ощущала рядом.

Теперь, главным было не сбиться, не ошибиться…

Слишком древним было то, к чему Лилиана взывала.

Запретным. Неприкасаемым. Непроизносимым…

Пальцем, испачканным в собственной крови, Лили потянулась, стараясь нащупать лоб Теодоруса…. и с ужасом ощутила, как скользит ее рука по его коже…, которая становилась подобной песку на ощупь…

Страшная реальность… В тысячи, десятки раз ужасней той, что сразила Лили несколько минут назад, забрала у нее дыхание…

Она не успеет.

Не сможет вовремя нанести все символы.

У Лилианы был способ, и не было пути для его реализации!!

Будь проклят этот мир! Будь прокляты те дети, что сделали ее слепой!

Она могла вернуть его… и не имела времени сделать это….

Лилия ощущала себя раззможенной от понимания, от надежды…, от опустошенности из-за ее невозможности… из-за своей ущербности…

Будь проклята она сама, слепая, убогая, не способная спасти его!!

Будь проклята…

Спазм сжал ее горло, нарушая заклинание, разрывая слова, которые нельзя было прерывать…

Но тишины не последовало…

Глубокий женский голос подхватил слова, не давая прерваться заклинанию, и тонкая, сильная рука обхватила ее кисть, поднося пальцы Лилианы к коже Тео, на ощупь уже напоминающей шершавый пергамент.

— Сирина…, - яростный, почти испуганный голос Михаэля прозвучал сзади, но никто не отозвался.

Женщина начитывала заклинания, продолжая быстро помогать Лилиане, менять положение руки, чтобы та успела написать символы на теле Теодоруса.

Чувствуя себя так, словно впала в транс, не зная уже, есть ли для нее, для них, хоть какая-то надежда, она сглотнула, проталкивая внутрь себя все опасения и страхи, и снова начала проговаривать заклятие…

Заклинание зазвучало в два голоса.

Ее кисть, водимая рукой Сирины, коснулась лба, по памяти девочки пяти лет, рисуя символ.

Закрытые веки.

Она нарисовала кровью знак, ощущая, как лихорадочно стучит ее сердце, отсчитывая мгновения, словно пылинки, улетающие у нее же из-под пальцев.

Неподвижные губы, уже ставшие шершавыми…

Дыхание сбилось, но она не перестала говорить.

Грудь, над сердцем, которое было пожертвовано ради нее.

Его ладони, лишь минуты назад обнимавшие Лилию.

Лилиана писала символы, окуная палец в свою кровь, и шептала…, рыдала…, выкрикивала заклинание.

А уверенный голос Сирины вторил ей в той мертвой тишине, которая, будто, покрывалом укрыла равнину. И еще два женских голоса вплелись в этот речитатив…, не проговаривая слова, просто отдавали силу, подпитывая произносимые Лилиан и Сириной заклинания…

Тридцать секунд…

Они вложились в тридцать секунд.

Успели до того, как ветер начал сдувать первые порошинки с кожи Теодоруса.

Ее палец скользнул, делая последний кровавый виток, растирая алыми мазками его губы и щеки.

И делая глубокий вдох, Лилиана размахнулась, призывая то, что никогда не позволяла себя выпустить.

Своей болью, своим отчаянием, неисчерпаемым горем — пробуждая силу внутри себя.

Она, с размаху, ударила алмазом, зажатым в кулаке, о землю…

Делая то, что было невероятным: сила переполнила, рванулась сквозь ее пальцы, тысячей осколков взрывая алмаз, до костей прорывая ее ладонь, пробивая ее насквозь обломками. Самый крепкий камень разрушился, освобождая скрытую и в нем самом силу…

Свет.

Ослепительная вспышка белого света вспыхнула в ее мозгу, разрывая его на части.

И тишина исчезла, наполняясь насмешливым хохотом. Таким, от которого лопались сосуды в ее теле, и кровоподтеки появлялись на бледной коже.

Сзади зашипели вампиры, но Лилиане было не до них.

Она видела.

Смотрела своими глазами, и видела то, что происходило на равнине.

То, чему она была виной и причиной.

Девушка хохотала, зависнув в воздухе над равниной.

Лилиана знала ее.

Это была Сирина. Та, которую она видела глазами Теодоруса.

Та, которая только что помогала ей самой.

И в то же время, неуловимо другая.

Ужасающая…

Зеленое шелковое платье Рины развевалась странными волнами, так же, как и черные пряди волос, хотя ни один порыв ветра не нарушал нечеловеческий покой и мертвую атмосферу, давящую на всех, находящихся здесь. Ее глаза были закрыты, а голова отброшена назад.

Но Лилиан интересовало не это…

Не до конца веря, еще не понимая, удалось ей или нет, Лили посмотрела на землю перед собой…

У ее колен лежал Теодорус.

Мертвый.

Воздух резкими толчками, со стоном, вырвался из ее груди.

Тео…

Увидеть это своими глазами… было ужасно.

Он был таким…, таким….

Идеальным. Единственным.

Ее идолом….

И таким мертвым…

Его кожа была бледной, почти серой. И Лилиане показалось, что под кровью, которой сама испачкала его, она уже видит структуру пылинок, рассыпающуюся прахом…

Громкий рык, такой, что был слышен даже в диком хохоте Сирины… или той, кем она была теперь, раздался сзади.

Это заставило Лилиану обернуться. И с удивлением, она увидела, как Михаэль, сжимает кулаки. Очевидно, невероятным усилием удерживая себя на месте. Два других вампира были рядом с ним, словно готовясь сдерживать друга в случае, если у того сорвет контроль.

Две другие девушки, стояли на середине расстояния между Риной и Лили. И между ними всеми, светились, непонятные, эфемерные нити той странной связи, что собрали их по всему миру.

Эта картина не задела ее.

Ничто не имело значения. Не могло пробиться сквозь шок осознания того, что перед ней лежал мертвый Теодорус.

Ее руки обхватили его щеки, и Лили прижалась к его губам…. неподвижным, остывающим, мертвым…

— Итак, ты решилась… — голос, который не мог принадлежать никому, живущему на этой земле, полоснул по ее нервам обжигающей болью, отвлекая от Тео.

Лили даже не вздрогнула. Не было ничего больнее того, что она переживала от осознания его смерти.

Но Лилиан подняла голову, понимая, что ее призыв был услышан.

Перед ней, в теле Сирины, расположилась в воздухе та, даже имя которой было под запретом. Ее не называли. Заменяли имена синонимами, нарицаниями. Ее ужасались. И никогда, уже в течение трех тысяч лет, никто не решался ее вызывать.

Мертвая богиня…

Богиня смерти…Кали было одним из ее имен, самым безобидным…

— Что же ты молчишь? Озвучь свою просьбу, ради которой призывала меня, Лилия, — глаза Сирины горели черным огнем, пылали. Казалось, что тьма изливается из этих очей, заполняя пространство, на котором все стояли.

У нее сел голос, а горло сжалось от ужаса, от страха, от невыразимого ощущения, которое сковывало все ее члены из-за такого близкого присутствия богини.