Дебора Боэм - Призрак улыбки

— Извини, я не умею писать, — отрезала Бранвен. Это было враньем: дневник она вела с восьми лет.

— Ой, да тебе и не придется, — живо возразила Эрика. — Просто отметь что-нибудь: факты там или, даже лучше, впечатления, а я быстренько превращу это в убедительнейший рассказ от первого лица. Все будет замечательно. Ну как, Бранвен? Я встаю на колени и умоляю.

— Не знаю, — заколебалась Бранвен. — Терпеть не могу толпу.

Эта фобия (по мнению ее экс-лучшей подруги психопатолога Пилар Лоренци) родилась вместе с Бранвен как подсознательная реакция на место ее появления на свет: стойку палатки, торгующей глютенбургерами на фестивале в Вудстоке.

— Да, чуть не забыла, — небрежно бросила Эрика. — Если ты сможешь оказать мне эту крохотную услугу, машина с шофером будет твоей на весь уик-енд; мне она не понадобится, а тебя защитит от всей этой отвратительной и грубой толкотни.

Вот так и вышло, что Бранвен Лафарж, чья ненависть к людским толпам оказалась слабее желания беспечно покататься по Токио в роскошнейшем лимузине, согласилась посетить праздник Богини Змей в храме Хэбигадзака и записать кое-какие «не факты, так впечатления» обо всем об этом

Ворота храма были того же цвета, что и кожаный костюм нашей модницы: пламенно-алые. Над головой — чистейшее, первозданной голубизны небо, маленькие белые птички восторженно кувыркаются в воздухе, а в шелесте колеблемой ветром листвы старых-престарых криптомерий слышится голос, напевающий: «Весна пришла, и змеи тут, смири свой гнев, отбрось испуг, любовь везде, любовь всегда, она не меркнет никогда». Ничего не могу с этим поделать; с тех пор как я побывала на дурацком семинаре «Прекрасное Избавление от Мерзкой Чепухи», мне все время чудятся мантры, куда бы я ни шла.

В утро праздника Богини Змей все снова шло не так, как надо. Будильник не прозвонил, чай «Монарх» выплеснулся в ежевичный йогурт, у льняного костюма цвета хаки выявилась нехватка одной из оловянных пуговиц, а Дьюи и Трумэн опять улизнули, и их пришлось вытаскивать из парка, что напротив, но еще прежде они замучили, умертвили и даже частично расчленили невезучую землеройку. Справившись со всеми этими сложностями, Бранвен едва успела натянуть бежевый плисовый балахон поверх серой как мышка закрытой шелковой блузки, как возле садика, окружавшего маленький коттедж, в котором она жила, раздался автомобильный гудок. Торопливо запихав в сумку несколько ручек, блокнот на пружинке и органайзер (который, правда, ничего не организовывал, а едва тормозил расползание хаоса), она босиком скатилась по лестнице, прихватив на ходу пару серых кроссовок и серо-коричневых клетчатых гольфов.

Машина Эрики Крилл оказалась новенькой платиново-люминесцентной «инфинити-45» с пассажирским салоном, отделанным полированными вручную панелями орехового дерева и кожей цвета небеленого полотна. У задней, пассажирской, дверцы стоял, придерживая ее, шофер.

— Доброе утро, — произнес он с легким акцентом. — Bonjour. Guten Tag. Buon giorno. Ohayo gozaimasu.

— Доброе утро, — по-английски ответила Бранвен, хотя так или сяк говорила на всех предложенных им языках. «Как это похоже на Эрику, — возмутилась она, — шикует, наняв безработного полиглота! Хотя, может, желая пустить пыль в глаза своим светским знакомцам, она просто сама обучила его двум-трем словам».

Водитель был выше Бранвен и, насколько она поняла, моложе. Впрочем, возраст определялся с трудом: мешали усы (очень густые для японца), на модный лад небритая щетина и прятавшие глаза большие черные очки. Одет он был в мешковатый и слишком просторный замшевый френч шафранного цвета, весь в кнопках, пряжках, карманах и псевдовоенных эмблемах, и мягкие шоколадно-коричневые брюки. Волосы скрыты большим, похожим на гриб беретом, скроенным из той же ткани, что и френч, а вместо традиционных белых мультяшных перчаток, какие носят обыкновенно в Японии таксисты и работающие на хозяев шоферы, — темно-коричневые кожаные перчатки и ботинки в тон.

Поначалу Бранвен решила, что клоунская, не по размеру, униформа досталась этому водителю от его более рослого предшественника, но вскоре догадалась, что нелепый костюм — последний писк шоферской моды, весьма вероятно, творение приятеля Эрики Пачинко Пиафа. Причем псевдовоенные бляшки и «фенечки», скорее всего, попытка язвительно намекнуть на токийские уличные пробки, через которые водители прорываются не иначе как с боем.

Юркнув на заднее сиденье, Бранвен раскрыла блокнот и, как могла, за ним спряталась: хотелось надеяться, что водитель поймет намек и не станет приставать с разговорами. На его месте она почему-то предполагала увидеть человека немолодого, солидного, замкнутого и теперь нервничала, как и всегда, когда оказывалась в радиусе не больше метра от сколько-нибудь привлекательного существа мужского пола — пусть и такой неровни с социальной точки зрения, как шофер сослуживицы. Бранвен считала, что все это было как-то связано с ее биологическими часами: иногда они тикали так, что мешали заснуть, и приходилось глушить их подушкой.

Самое время повторить мантру, сказала она себе.

Эту мантру Бранвен выучила в Сиэтле на двухдневном семинаре ПИМЧ (Прекрасное Избавление от Мерзкой Чепухи), куда отправилась сразу после того, как считавшийся ее женихом Майлз переметнулся к считавшейся ее лучшей подругой Пилар. Подзаголовком семинара было: «Да, я могу! прекрасно! прожить! без! мужчины!» Согласно брошюре, написанной именующей себя «профессиональной холостячкой» Боадицеей Смити, мантра «Мужчина — зверь» — то, что следует повторять при первых же признаках появления тяги к существу мужского пола. Ибо помните, о божественные подруги: «Все они — бесчувственные рабы секса, и в глазах у них вовсе не свет любви, а сигнальные огни бессердечной похоти».

По мнению Бранвен, унижения семинар принес больше, чем пользы, но мантра оказалась и впрямь действенной, и она частенько напевала ее на работе (разумеется, про себя), когда ее вызывали, чтобы помочь разобраться в книгах какому-нибудь застенчивому, взъерошенному, натянуто-неразговорчивому молодому ученому. Мантра была очень кстати и в лифте Международного центра, как правило, сплошь забитом мужчинами: распускающими павлиньи перья писателями, благоухающими скипидаром художниками и всякими-разными всюду поспевающими хорошо одетыми бездельниками. Бранвен подчеркнуто не искала себе ни приятелей, ни любовников: ей было хорошо и одной. Вот если бы только не эти проклятые биоходики, которые безнадежно отстали от жизни и не знают, что планета уже перенаселена, а значит, каждой половозрелой особи больше не требуется ходить на свидания, вступать в брак и плодиться.