Екатерина Неволина - Один день тьмы

Я выпустила ее руку и отступила на шаг, позволяя подруге‑тьме вцепиться в Виолу зубами.

— Не уходи! Пожалуйста, не оставляй меня!

Виола тонула во тьме, как в трясине. Вот же они — ее страхи! Она боялась темноты и боялась остаться одна, вот отсюда все прихлебалы‑подружки и суперзвездное положение в классе. Все это, чтобы не показать, что она по‑прежнему маленькая испуганная девочка.

— Разве тебе не нравится?! — рассмеялась я.

Мой смех прокатился по округе гулким эхом и торжествующе замер где‑то вдали. Странно, я думала, тьма приглушает звуки.

Вокруг Виолы поднимались черные тени. Огромные, выше нее, они обступали ее со всех сторон, закрывая ее от моего взгляда, но я все равно стояла и смотрела. Кто там сказал, что нет напитка слаще, чем месть?…

— Полина!

Я вылетела из мира снов, как пробка из бутылки с шампанским, и снова оказалась в вагоне.

Вампиры прекратили хвастливые рассказы о собственных подвигах и теперь смотрели на меня, а прямо передо мной стоял Ловчий. Он тряс меня за плечи, и я заметила, что его желтые волчьи глаза побелели от ярости.

— Что ты сделала, гадкая девчонка?!

Ого! Гадкой девчонкой меня еще никто не называл.

— Ничего. А что случилось? — я, как прежде Виола, усиленно изображала непонимание, но то ли недоиграла, то ли переиграла: Ловчий буквально кипел от бешенства.

— Ты сейчас же отправишься обратно и вытащишь ее оттуда, куда затащила, — он кивнул в сторону обмякшего тела Виолы.

Я видела, как вздулись мышцы на его руках, а во рту показались клыки, и почти не сомневалась, что он доберется до моего горла прежде, чем я успею что‑либо предпринять. Оставалась только одна последняя попытка.

— А тебе‑то что? Ты ведь охраняешь меня! Зачем она тебе? — спросила я, избегая взгляда страшных глаз.

Он схватил меня за куртку и приподнял над уровнем пола.

— Это мое создание, и я не позволю кому‑либо распоряжаться им. Поняла, исключительная девочка?!

Увы, эту схватку я, кажется, проиграла. Какой позор! Я съежилась под обращенными на меня взглядами.

— Хорошо, если она так важна для тебя… — проговорила я делано беспечным голосом. — Поставь меня, пожалуйста, на ноги!

Ловчий, не говоря больше ни слова, опустил меня на пол. Как же он не вовремя!

А поезд все шел и шел…

Поезд все шел и шел… Перестукивались колеса. Товарняк мчался по направлению к Москве.

Отвернувшись от Полины, Ловчий прислонился спиной к стене вагона.

А ведь это уже было с ним когда‑то…

Перед ним расстилался странный пейзаж. Пустыня, изрытая ямами и воронками, с редкими размочаленными артиллерией деревьями. Где‑то далеко, правее слышались редкие взрывы и свист немецких снарядов.

Он усмехнулся. За три с лишним года войны обе стороны успели неплохо изучить друг друга и смертельно устать от всего этого. Оторвавшись от окуляров стереотрубы, он по шаткой деревянной лестнице спустился в теплую вонь блиндажа, который занимала его команда разведчиков.

Тускло коптила керосинка, сделанная из снарядной гильзы. Разведчики были при «деле»: несколько солдат резались в карты, унтер Голованов пытался заставить собачку Кайзера ходить по команде на задних лапах, кто‑то чистил трофейный пистолет.

Тем не менее при его появлении все встали. Он усмехнулся про себя: несмотря на развал и хаос в армии, его люди по‑прежнему соблюдали дисциплину. И это была только его заслуга.

— Ну, что там немец, вашбродь? — спросил Голованов таким тоном, каким в салонах обычно говорят о погоде.

— Опасается, подозревает чего‑то, сегодня вечером идем на ту сторону. Нужен «язык» перед наступлением. — Молодой офицер кивнул: — Вольно, ребята.

Только он успел снять шинель и опуститься на табурет, чтобы немного передохнуть, как послышался осторожный стук.

— Господин штабс‑капитан, к господину полковнику. Вызывают, — отрапортовал вошедший вестовой.

— Хорошо. Буду.

Он устало кивнул и вновь надел сырую, пропахшую порохом, измазанную окопной грязью шинель. Настоящее одеяние боевого офицера. Есть чем гордиться. Наверное…

Штаб располагался в одной из чистеньких комнат дома, хозяева которого бежали от превратностей войны. Совещание уже началось.

— Таким образом, господин штабс‑капитан, ваши разведчики пойдут с 9‑й ротой в качестве усиления. — Полковник постучал карандашом по карте. — Нам необходимо всеми силами обеспечить это наступление.

— Ваше Высокоблагородие, — он встал и вытянулся во фрунт, — единственный способ обеспечить наступление полка — это поставить у нас в тылу пулеметы или артиллерию. И стрелять в тех, кто не захочет наступать. За свою команду я уверен, но вот остальной полк…

— Да как вы смеете! — закричал полковник, страшно выкатив глаза. — Господин штабс‑капитан, извольте выполнять приказание!

У входа послышался шум. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились с десяток солдат.

«Члены так называемого „солдатского комитета“», — подумал он.

— Не пойдем! — закричал один из них, не потрудившись поздороваться.

— Не пойдем на пулеметы! Комитет постановил: в атаку не ходить! Попили уже нашей крови! — поддержал его второй.

— Но позвольте, на нашем участке практически нет пулеметов, — вяло забормотал кто‑то из офицеров, но его не слушали.

Не обращая внимания на начавшуюся перепалку, он протиснулся к двери и пошел туда, откуда слышался людской гул. На импровизированной трибуне из снарядных ящиков ораторствовал невысокий солдат с красным бантом:

— Немецкие пролетарии — наши братья! Они тоже не хотят воевать! Долой войну! Штыки в землю! Офицеры, баре и фабриканты — вот наши настоящие враги!

«Все это бессмысленно, — подумал он, — все кончено, у нас ничего не осталось. У меня ничего не осталось: ни будущего, ни любви. Ничего, кроме чести. По крайней мере, это будет достойная смерть».

Он полез рукой за ворот гимнастерки, достал висящий на шнурке небольшой серебряный крестик, поцеловал его и потянулся к кобуре.

Сухо треснул выстрел, и оратор, схватившись за ногу, кубарем покатился вниз. В неожиданно наступившей тишине он спокойным, неспешным шагом поднялся на трибуну. Людское море внизу заворчало и заволновалось, как просыпающийся хищный зверь. Сзади послышался шум шагов. Обернувшись, он увидел Голованова и еще нескольких разведчиков, оружие в их руках было направлено на толпу.

— Солдаты!.. — Он запнулся. Риторика никогда не была его сильной стороной. — Солдаты, вы, конечно, можете предать все, чему присягали, и уйти, но что будет с Россией, с вашими семьями? Сейчас немецкие солдаты, может, и братаются с вами, но когда они придут в ваши дома…

— Бей его! — закричал кто‑то внизу.