Симона Вилар - Ведьма княгини

Ее глаза были темными и печальными. Свенельд произнес:

— Порой мы сами не ведаем, чего нам надо. Взбодрись же и подумай, как дальше жить будем.

Она посмотрела на него, медленно отстранилась, убрав его руку с плеча.

— Ты вот добр ко мне сейчас, Свенельд. За то спасибо. Но я ведь осталась такой же, как я есть. И ты этого никогда мне не простишь, всегда будешь помнить и чужим останешься.

— Я знаю. Но пока мы еще муж и жена.

— То для людей, а сами мы иное знаем.

Они помолчали немного. Потом Малфрида сказала, что благодарна ему за то, что сына ее спас.

— Я ведь имела беседу с Малкиней перед его уходом. Он рассказал, что ты себя не щадил, защищая дитя, какое я за тебя Кощею обещала.

— Не мог я того позволить, — вздохнул варяг. — Ну что я за витязь, если меня баба защищает, да еще малым дитем заслоняет? А так я вроде и сам на что-то годен.

— Да, не по зубам Темному мой славный муж, теперь я это понимаю. А помочь хотела, потому что любила тебя без памяти.

— Любила?.. А теперь?

— Теперь мы слишком разными стали, Свенельд. И не ужиться нам. Ты воевода, тебе власть и сила нужны. А я…

Тут она умолкла. Свенельд пытливо всматривался в ее лицо — такое спокойное и привычное сейчас, без этих жутковатых всполохов в очах.

— Что ты для себя решила?

— Уйду я от тебя, если позволишь. Не жить нам вместе, разные мы. Ты против любого чародейства готов восстать, так как сильнее любых чар. А я… Я и есть эти чары.

В стороне опять послышались зовущие Свенельда голоса, показалось даже, голос Ольги кличет: и взволнованный такой, громкий.

— Пойдем к ней, — сказала, поднимаясь, Малфрида. — Она наша госпожа, ей оба служим. Да и должница моя Ольга, пора уже у нее взять обещанное: дочку нашу, Малушу. Мне дочка сейчас была бы нужна. После беды и горестей очень бы хотелось кому-то дать тепло сердца человеческого. Ведь есть же во мне и что-то человеческое, как думаешь, Свенельд?

— Есть, — негромко отозвался он. — Когда ты от мертвого поля в лес шарахнулась, я это понял. Вот и искал тебя.

Он говорил как будто спокойно, но Малфриде с ее умением видеть во мраке показалось, что его лицо как-то изменилось. На нем появилось нечто взволнованное и смущенное.

— Признаться тебе хочу, Малфрида…

И повесил голову, не в силах взглянуть ей в лицо. А она слушала, как некогда он, опасаясь разочаровать возлюбленную Ольгу, отрекся от маленькой Малуши, отдал ту, как что-то ненужное, княгине, и теперь их дочь растет среди челяди Ольги

— Но ей хорошо там, Ольга о ней заботится, — поспешил добавить Свенельд.

— Значит, и в Ольге есть что-то человеческое, раз чужое дитя приветила, — подумав, сказала Малфрида. — А то после сегодняшнего мне уже стало казаться, что никто ей не мил в этом свете.

Из зарослей на них вышел Претич, едва не споткнувшись о тело неподвижного Мокея. Ругнулся впопыхах, потом к Свенельду: мол, обыскались тебя все, княгиня себе места не находит. А Малфриде подмигнул: надо же, еще недавно едва не пополам сгинался от чрезмерности кровопролития, а теперь опять готов служить, хватать жизнь полными горстями.

Когда он ушел, Свенельд тоже поднялся.

— Ты не ответила, куда пойдешь? — И добавил смущаясь: — Не чужая мне, должен я знать.

— К Малкине, — отозвалась бывшая жена посадника. — Люб он мне стал, хорошо с ним, да и понимает он меня. Вот и будем с ним жить в Любече, с ним и Добрыней, если уж сын мне такой достался. Малушу тоже к себе возьмем.

Свенельд смолчал. В душе потаенно вспыхнула былая ревность, но он заставил ее умолкнуть. А ведь впрямь Малфрида и Малкиня могут стать ладной парой. И дети с ними. Хорошо им будет вот так вместе, можно и позавидовать. Только вот он… Да и за Малушу так стыдно, что и передать нельзя.

Повинный, грустный вид Свенельда стал утомлять Малфриду. Она поглядела на него — и сделала легкий колдовской посыл. И пригрезилась посаднику Ольга княгиня, что волнуется и ждет его. Пригрезилась прекрасная и ласковая, с ясными глазами и разлетом соболиных бровей, с горделивой посадкой головы и ярким ртом, какой он так жаждал некогда целовать. И опять желает.

Свенельд быстро ушел, словно кто приказал, не оглядываясь.

Малфрида дождалась, пока стихли его шаги, и опять склонилась над Мокеем. Потом достала из-под полы пенулы два флакона с живой и мертвой водой. Сперва облила окровавленное тело мертвой, потом перевернула своего давнего врага и, уложив у себя на коленях его голову, влила в рот немного живой. Лицо Мокея дернулось, только что тяжелый затылок потеплел, чуть шевельнулся. Он приоткрыл единственный глаз, еще мутный, еще ничего не понимающий.

В глазах Малфриды разгоралось желтое свечение.

— Ты уйдешь, — приказала. — Забудешь все и уйдешь неведомо куда. Жить будешь далеко отсюда, но жить.

И ушла. А зачем это сделала? — сама не знала. Враг ведь… Но она столько положила их сегодня, что захотела хоть одного поднять.

Она не вернулась к стану русичей, шла через лес быстрым шагом. Шла к Малкине и детям, улыбалась, представляя, как они счастливо заживут. Как люди, без всякого чародейства. Ибо она сделала свой выбор, и никаким темным силам ее не достать!

Когда с подсказки Свенельда пара дружинников явились похоронить мертвого Мокея, того уже и след простыл. Можно было и заволноваться — смутьян и бунтарь, прекрасный воин и смекалистый воевода, он бы мог наделать много зла. Однако за все время зимнего полюдья Ольги по древлянской земле о Мокее вдовьем сыне не было ни слуху, ни духу.

Большую часть времени этого полюдья Ольга провела в древлянской земле. Сама проехала по всем пределам, сама приказывала, где установить крепостцы-погосты, где баню себе велела ставить, где гать через болото проложить, где колодцы вырыть, а где и ловами себя развлекала. Однако с местными жителями держалась столь сурово и неласково, столько дани взяла с них, как товарами, так и людьми, что древляне зачастили к Свенельду, молили слезно защитить от погубительницы. Свенельд отмалчивался. Самому было стыдно, но после резни под Искоростенем понимал: Ольгу не переупрямишь. И он молчал, когда она забирала старейшин в полон, заменяя на своих ставленников, когда вереницы пленных под охраной отправляли на рынки рабов, когда ее люди выгребали из закромов последнее, отправляя в Киев, а еще в Вышгород. Совсем опустела после этого полюдья древлянская земля.

И потеплевшие было одно время отношения Свенельда и Ольги опять стали холодными, едва словом как-нибудь обменяются. Кто и подумать теперь мог, что эти двое некогда сладко целовались под дубом в становище русичей. Когда миновали древлянскую землю и полюдный обоз вступил в край подвластных дреговичей, Свенельд хотел было отстать, остаться у древлян, но Ольга не позволила. И тогда всем стало ясно — не доверяет своему любимцу, хочет сама следить за ним.