Лорен Кейт - Страсть

В нескольких шагах позади нее кто-то присвиснул. — Ты уверена, что готова к этому? — Билл. У него был запыхавшийся голос, будто он только догнал ее.

— Да. — ее губы дрожали. Она не повернулась, пока Билл не развернул ее, взяв за плечи.

— Здесь, — сказал он, протягивая темное пальто из норки. — я думаю, для тебя будет слишком холодно.

— Где ты…

— Я взял это у дамы которая вернулась домой с рынка. Не беспокойся, у нее достаточно одежды.

— Билл!

— Эй, тебе это было нужно! — Он пожал плечами. — Носи на здоровье.

Он накинул толстое пальто на плечи Люси, и она потянула его ближе. Оно было невероятно мягким и теплым. Волна благодарности прошла по ней; и она взяла его лапу, даже не заботясь о том, что она была липкой и холодной.

— Ладно, — сказал Билл, сжимая ее руку. На мгновение Люси почувствовала какое-то тепло в кончиках его пальцев. Но затем это закончилось, и каменные пальцы Билла опять стали твердыми и холодными. Он глубоко и нервно вздохнул. — Гм. Мм. Пруссия, середина восемнадцатого столетия. Ты живешь в небольшой деревне на берегу реки Гендел. Очень хорошо. — Он откашлялся и выплюнул большой комок мокроты перед тем, как продолжить. — Я должен сказать, э, что ты жила. Ты на самом деле, только что…

— Билл? — Она вытянула шею, чтобы посмотреть как он сидит сгорбившись вперед на ее плече. — Все в порядке, — сказала она тихо. Тебе не нужно объяснять. Позволь мне, знаешь ли, почувствовать это.

— Это, наверное, лучше всего.

Поскольку Люси шла спокойно через ворота кладбища, Билл опять взлетел. Он сидел со скрещенными ногами на крыше поросшей лишайником церкви, осыпающейся песком из-под его когтей. Люси опустила платок на голове, чтобы больше скрыть свое лицо.

Впереди были скорбящие, одетые в черное и мрачные, сжатые так плотно вместе, чтобы согреться, что они были похожи на одну массу горя. За исключением одного человека, который поддерживал группу и стоял в другой стороне. Он склонил непокрытую светлую голову.

Никто не говорил и даже не смотрел на Даниэля. Люси не могла сказать, был ли он обеспокоен, будучи не со всеми или это его устраивало.

К тому времени, когда она достигла конца малочисленной толпы, похороны приближались к концу. Имя было вырезано на плоской серой надгробной плите: Люсинда Мюллер. Мальчик, не старше чем двенадцать лет, с темными волосами, бледной кожей и слезами, текущими по его лицу, помог своему отцу — ее отец в этой другой жизни? — сделать первую насыпь земли на могилу.

Эти мужчины, должно быть, были связаны с ее прошлым я. Они, должно быть, любили ее. Были женщины и дети, кричащие позади них; Люсинда Мюллер, должно быть, значила что-то и для них тоже. Возможно она значила для них все.

Но Люси Прайс не знала этих людей. Она чувствовала себя черствой и странной, понимая, что они ничего не значили для нее, как раз когда она видела, что боль исказила их лица. Даниэль был единственным здесь, кто действительно имел значение для нее, тот, кем она хотела управлять и, тот, от которого она должна была держатся подальше.

Он не кричал. Он даже не уставился на могилу как все остальные. Его руки были сжаты перед ним, и он смотрел далеко — не в небо, но далеко. Его глаза были фиолетовыми в один момент, и серыми в следующий.

Когда члены семьи бросили несколько полных лопат земли на гроб, и могила была усеяна цветами, посетители похорон разделились обособленно и шатко шли назад к главной дороге. Это был конец.

Только Даниэль остался. Такой же неподвижный как мертвые.

Люси спряталась позади приземистого мавзолея через несколько участков от могилы, наблюдая, чтобы видеть то, что он сделает.

Наступили сумерки. Они все еще были на кладбище. Даниэль опустился на колени рядом с могилой Люсинды. Снег, падавший вниз на кладбище, покрыл плечи Люси, толстые хлопья, запутывались в ее ресницах, кончик ее носа замерз. Она выглянула из-за угла мавзолея, все ее тело напряглось.

Она пропустила это? Цеплялся ли он за замороженную грязь, или бил могильный камень, кричал ли, или плакал, пока не было больше слез, которые он мог пролить? Он не мог чувствовать себя так спокойно, как он выглядел. Это было невозможно, он притворялся. Но Даниэль только смотрел на могилу. Он лег рядом с ней в снег и закрыл глаза.

Люс смотрела. Он был все еще так великолепен. С его закрытыми веками он смотрелся абсолютно умиротворенно. Она была наполовину влюблена, наполовину смущена, и осталась так стоять в течение нескольких минут — пока она не замерзла до такой степени, что она должна была потереть руки и топать ногами, чтобы согреться.

— Что он делает? — Прошептала она, наконец.

Билл появился позади нее и мелькал вокруг ее плеч. — Похоже, что он спит.

— Но почему? Я даже не знала, что ангелы нуждаются во сне…

— Нуждаются — неправильное слово. Они могут спать, если они чувствуют себя так. Даниэль всегда спит в течение многих дней после того, как ты умираешь. — Билл опустил голову, как будто вспомнил что-то неприятное. — Хорошо, не всегда. Большую часть времени. Должно быть довольно больно, потерять того, кого ты любишь. Ты можешь винить его?

— Вид — запнулась Люси, — Я всегда воспламеняюсь.

— А он тот, кто остается один. Извечный вопрос: Кто хуже?

— Но он даже не выглядит грустно. Он выглядел скучающим все похороны. Если бы это была я, я бы… я бы…

— Ты что?

Люси двинулась к могиле и резко остановилась на рыхлой земле, где начиналась ее могила. Гроб лежит под этой землей.

Ее гроб.

От этой мысли дрожь прошла по позвоночнику. Она опустилась на колени и положила свои ладони вниз, в грязь. Было сыро, темно и холодно. Она зарыла руки в земле, чувствуя холод почти мгновенно и не заботясь об этом, приветствуя ожог. Она хотела, чтобы это сделал Даниэль, чувствовал ее тело в земле. Сходил с ума от желания держать ее живую в своих объятиях.

Но он просто спит, как будто мертвым сном, он даже не ощущает ее на коленях рядом с ним. Ей захотелось прикоснуться к нему, чтобы разбудить его, но она даже не знала, что ей говорить, когда он откроет глаза.

Вместо этого она рыла грязную землю, пока цветы сложенные так аккуратно на могиле, были разбросаны и сломаны, пока красивая норковая шуба не испачкалась, и ее руки и лицо были покрыты грязью. Она рыла, рыла и отбрасывала землю, добравшись в глубине до своего мертвого прошлого я. Она болела от какой-то связи.

Наконец ее пальцы ударились об что-то твердое: деревянная крышка гроба. Она закрыла глаза и ждала вспышки которую она ощутила в Москве, воспоминания, которые затопили ее, когда она прикоснулась к воротам заброшенной церкви и почувствовала жизнь Люськи.

Ничего.

Только пустота. Одиночество. Воющий белый ветер.