Владимир Витвицкий - Книга сновидений

Но май, и трубка, выключая день открытых забрал и закрытых дверей, вернулась на рычаги. Каштаны, не такие, как в Одессе, но все-таки каштаны, нарядно накрученные пирамидками белых цветов, роняют тонкие лепестки на тротуары. Могучие майские жуки, словно поливальные машины, пыхтя и подчиняясь инстинктам, рисуют в белых россыпях недолговечные дорожки, погибая под ногами прохожих, но все же упорно двигаясь к не ими намеченной цели. Скоро праздник, и ветераны, а их много в этом городе, зримо помолодели, и их честная радость и гордость освещена весенним солнцем. Колхозные дядьки и городские пенсионеры, побрив морщинистые шеи, надев пиджаки с прямоугольниками планок — напоминании об уже забывающихся наградах, своим спокойным достоинством вызывают белую зависть у суетливых окружающих и осознание многоликой суеты — в сравнении с наступающим Днем.

В автобусе, уносящем чужака в другой город, а с недавних пор другое государство, на таможне, выборочно и привычно пробежавшись взглядом по паспортам и лицам, зацепившись за желто-черную полоску ленточки ордена Славы, таможенник с удивлением обнаружил в себе искреннюю предупредительность и внимательность, вежливо удалился, наверное, застеснявшись шевельнувшегося в нем неслужебного благородства и уважения. Зарабатывая на пограничных неудобствах, автобус понес пассажиров — ветеранов, отпускников, челноков и скромного пилигрима прочь из города весенних каштанов и ржавых душещипательных заноз.

Цвет волос любимой…

4. Тень Ангела 1.

Город мертвых? Тень Ангела не сразу, но кажется, приняла этот подарок — город с таким названием, что может быть лучше для нее? Но это, конечно же, не значит, что в этом городе нет солнца — его там полно, и совсем не факт, что в нем нет ветра и застоялся воздух — тот ветер, он все еще жив и до сих пор свеж — разгоняясь по степи, он попадает внутрь, и совершенная неправда, что там нечеткие цвета и сероватые оттенки — тот мир все так же ярок. Но, однако, приходится признать, что со временем тот мир, мир несбывшейся надежды и в нем оставшейся любви, все-таки приобретает черты и загадочность карандашного наброска, незаконченность штриха, нечеткость полутени, не теряя при этом в солнце, ветре, цвете. Это неправильно и не очень понятно, но так и должно быть — иначе не появилась бы идея тени, или ее ощущение — вместо сгоревшей и остывающей мечты, идея штриха, пунктира, не ведущего никуда.

Ну а причем здесь пружинами сжатые патроны, и пули, уже сверлящие осенний воздух? Все очень просто — ведь это книга сновидений, а сновидения, понятно, часто бывают бессвязны.

К примеру, как-то сказочнику приснился сон, будто, он играл в футбол:

Как я играл в футбол!

Будто, а может и на самом деле, во сне или просыпаясь, я играл в футбол. На улице Сафонова, между "стекляшкой" и бывшей раздаточной пайков. В длинной "стекляшке" сейчас рынок, и между книжным и вино-водочным отделами можно много чего купить и съесть. Да и в бывшей пайковораздаточной сейчас тоже магазин, хотя, вроде бы совсем недавно, там, внутри, толпясь, сдержанно бурлили господа офицеры, маясь между "раз-два — стройся!" и разумной, на взгляд кладовщика, съестной недостаточностью. Но как бы то ни было, а я играл в футбол, на этой улице, Сафонова, и позади меня угадывалась площадь, а впереди маячила ментура.

Я играл в футбол, команды — пять на пять, это если не считая вратарей, а если считая — то шесть на шесть. Я узнал Зеедорфа. Он мне не нравится, он грубиян и похож на бабуина и, наверное, поэтому я его узнал. А еще были аргентинцы, человека три, с Батистутой во главе, порывистые, патлатые, прекрасные снаружи и гниловатые внутри. Они мнят себя лучшими на свете, но при этом лупят соперников про ногам, а при случае любят поваляться на газоне. В этом они даже хуже итальянцев, однако, и эти парни были здесь, человека два.

А футбол был красив — потому что по мячу били талантливые ноги: аргентинцы, итальянцы, парочка голландцев, в том числе и эта сволочь Зеедорф, с фамилией похожей на змею, а сам он на бабуина. Но футбол был очень красив, а временами даже прекрасен, тонок и разумен, и я играл в него, и у меня тоже были талантливые ноги. Да к тому же ни итальянцы и ни аргентинцы не валялись на газоне — не было газона, а была зимняя улица Сафонова, там где "стекляшка", "Урзу" и ментура, и плотный снег вместо травы, и морозный черный воздух. А зрители? Ну, конечно же, и они были там, а как же — черными и шумными пятнами они столпились на сугробах, как вокруг заснеженной и расчищенной "коробки". Они что-то кричали с сугробов — то, что и полагается…

Но нам забили гол. Кто-то, кажется из итальянцев, наверное Мальдини, дал точный пас, верхом или низом, а другой, кажется Дельпьеро, стукнул фирменно в ворота. Ворота тоже были там, на улице Сафонова. А я видел все, как бы сверху я ясно видел все эти расстановки: двое у ворот — трое в нападении, трое у ворот — двое в нападении. Наверное, я читал игру? Однако нам забили гол, и зрители заволновались — они болели на своих сугробах за меня. А Зеедорф, собака, хоть и не забил сам, но смачно целовался с мужиками на морозе — ведь у всех у них были талантливые ноги.

Но тут я овладел мячом и, чувствуя спиной, что сетка на воротах еще не успокоилась от пропущенного гола, чувствуя, как загорелись мои талантливые ноги на снегу, я отдал быстрый пас — ведь я читал игру. Верхом или низом, неважно, но я отдал точный пас, удобный, ровный, и получил его Ван Бастен, и теперь уже он фирменно стукнул, и мяч, то ли под мышкой вытянувшегося и падающего Касильяса, то ли над руками изогнувшегося в прыжке Комисареса, врезался в сетку. За вздрогнувшей сеткой угадывается площадь, там черный морозный воздух, и сетка эта вражеская, команды, за которую играет пес по кличке Зеедорф.

Не прошло и минуты, как мы отыгрались, взревели зрители на белых сугробах, а у меня в животе разжались скрученные нервы. Голы получились — загляденье, они были красивы, как и весь этот зимний футбол, и похожи. Так забивал Шевченко "Реалу", с подачи Реброва, в Киеве, в девяносто восьмом. Однако самого Шевы не было среди нас, его манерность "от бедра" не очень-то вписывалась в морозную улицу Сафонова. Где-то там, далеко, в северной, но теплой Италии, в городе Милане, он демонстрирует изящные костюмы.

1: 1, но кончился футбол — талантливые ноги очень громко лупят по мячу, а зрители слишком шумно дышат на сугробах, и это не нравится жителям зимней улицы, да и ментура рядом.

— А пойдемте к "седьмой"? — предложил я.

— А что, у седьмой хорошая "коробка"?

— Вполне, у школы имени такого-то такого-то героя.

Но немец, тот который переспрашивал, скептически пожал плечами. Кажется, это был лысый Янкер в шапочке от фирмы "Адидас". Но пожал плечами и усмехнулся глазами он вовсе не из-за того, что сомневался в качестве "коробки", а потому что школа эта была названа именем такого-то такого-то героя, имени которого я не знал, который учился в этой самой школе и, кажется, был младше меня.