Владимир Витвицкий - Книга сновидений

1. Предисловие.

Идея этой книги родилась из трех цветных, когда-то увиденных мною снов (за давностью лет, не помню, возможно, в одну ночь) и странных молчаливых подозрений о случайности ангела, при громкой уверенности в его полном отсутствии.

Но подозрения все-таки есть, их слабый голос насмешлив и настойчив, а звуки стремительных крыльев нет-нет, да и вырвутся, иногда, из стройных мелодий, шума листвы и деловых полетов чаек, звучащих, шумящих, мелькнувших за окном.

Снег за окном. Белый квадрат. Знак желания и возможности, и непреодолимой неизбежности постоянства, то есть предопределенность ледяных линий в его падающей геометрии, и подсказка нескорого, но таянья, то есть путь к разнообразию, намек выдумываемых миров.

Странно, любопытно, но когда внутри и среди серой ночи (черное небо смешивается с белым снегом) вдруг проявляется цветной сон, это можно принять за чудо или найти другую причину, чтобы запомнить его. А потом и записать — черным карандашом на белой бумаге, копируя внешний серый цвет, желая сохранить цветную мысль.

Я долго не решался (правда, ничуть не дольше, чем собирался) взяться за написание этой книги, но сегодня я получил письмо, и в нем, среди многих и неважных, о чем-то обо всем и не о том говорящих строк, в самом конце увидел осторожную, но точную как бомба фразу: "Я очень скучаю по тебе".

Это взбудоражило меня, это было вне власти конверта. Я понял это буквально, ясно сознавая или чувствуя, что это на самом деле так. "Слава храбрецам, что любят, зная, что это не вечно. Слава глупцам, что живут себе, думая, что вечны", — слова эти, или похожие на них волновали меня все это время — я ждал письма и этой фразы.

Снег, сны, следствия, причины, двойственность и четкость… и я увидел падающий снег, а в карандаш уже был вложен стержень.

Снов было три.

Сон первый: будто большая свалка, помойка, и длинный город на горизонте, как звездами, играет множеством огней. Преобладание синего — потому что ночь, но видно все и как бы сверху, видно, как большой и широкий, родом из нездешнего семейства быстрых моторов автомобиль, конечно же синего цвета, плавно переваливается на ухабах тракторами продавленной дороги, медленно пробираясь между завалами из мусорных куч.

Шевеление в стороне — некто, нечто, точка увидела автомобиль и парой осторожных движений, вероятно движением глаз, прищуром, а может поворотом головы, наблюдением выдала себя — смотрящему сверху.

Машина остановилась, и два бойца, быка, жлоба, боевика, один в короткой кожаной куртке, а другой в длинном черном пальто, оба с широкими шеями (не явно, но характерно они напомнили мне одного моего одноклассника, и когда тот был еще жив, я, пользуясь знакомством, брал из его библиотеки книги, например Шопенгауэра, почитать. Книги были необходимы ему для работы с людьми, и не без гордости он причислял себя к старой воровской школе, но все же двое из сна были похожи на него, а времена изменились и он успешно со временем погиб) выволокли из салона и бросили в дорожно-помоечную грязь-слякоть проститутку. На ней была лишь одна рубашка, мужская, естественно синяя или синеватая, а сама она была красива молодостью, и красоту эту не могли испортить безусловный страх и грязь-слякоть. Тем более рубашка, а мужские рубашки, как известно, украшают женщину, даже если она проститутка и из четырех шагов из грязи к смерти сделала уже три.

А жлобы (прекрасное, почти забытое сейчас слово), бойцы, быки, насмехаясь, повалили ее на колени, прямо в грязь, и тот, что в куртке, схватил ее за волосы, а тот, что в пальто, вытащил из-под полы обрез. Обрез-двустволку, и ощерясь во все здоровые, а может быть фиксатые зубы, выстрелил у самого лица считающей шаги и не думающей о спасении.

Ее животный страх и такой же визг вызвал у жлобов дружное ржание. Тот, что в куртке, отстраняясь, вытянул вперед руку с намотанными на кулак волосами, а тот, что в пальто направил обрез прямо ей в лицо.

Но они не знают о движении, а тому, что смотрит сверху, видно все. Уже движение, а не шевеление, там, в стороне, и тот, кто сверху, наблюдая, понимает, что все в синем свете и значит кровь будет черной.

Тишина, замерло все: палец на курке, ухмылки, остановившиеся взгляды и точные мысли, картечь в патроне… и натянутая до глаза тетива.

Хрясь! У того, что в пальто, дернулась голова и подломилась нога — стрела из синей темноты острой смертью пробила височные кости, но палец в агонии нажал на курок и еще один громкий выстрел врезался на этот раз в автомобиль. Брызнуло каленое стекло, а тот, который в куртке, запутавшись вмиг вспотевшими пальцами в волосах, не сделал короткого, но необходимого движения, подумав о пистолете.

Хуг! Вторая стрела, на этот раз торопливая и поэтому не такая точная, пробила кожаную спину, и уже не спеша выключила в жлобе синий свет. А точка, шевеление, движение в синеватых лохмотьях осторожно приподнялась над мусорной баррикадой, а та, что в рубашке пока еще ничего не поняла, кроме того, что все еще жива.

Сон второй: будто смотрю на экран, но это не экран — прозрачность воздуха ясна и ощутима. Горы, зеленые склоны, а зелень склонов состоит из вытянувшихся снизу вверх огромных елей, и целое поле снежных вершин. Синее небо, и высота гор прибавляет ему жесткости, а во весь не явно, но подозреваемый экран — лицо плотного и даже полного человека. Лицо загорелое, но чисто выбритое, потное от долгого подъема, и синий — кажется, это так называется, сюртук.

Я знаю — это Пржевальский, и с ним еще семь-десять бородатых казаков. Синий цвет, красные лампасы, лошади, бороды, тяжелые винтовки — экспедиция, перед ними горы и небо, высоко.

Сон третий: будто горная страна, плато, межгорье, и стройный монгольский правитель в красивых латах и вычурном шлеме. За его спиной дворец, и ярусы замысловатых крыш спорят с затейливостью шлема. Свита, но нет раболепия, а перед ним и перед дворцом — войско уходит в поход. Ряды, они идут мимо правителя и мимо дворца, а кольчуги из золотых пластин обтягивают толстые животы. Шлемы, высокие копья, лоснящиеся щеки, а черные глаза устремлены на правителя — пузатые воины любят и уважают его. Снежные вершины берегут небольшую страну, но войско уходит в поход, тяжелый и долгий, и ясно, что толстяки в кольчугах растеряют свой жир прежде, чем доберутся до врага. Вернуться суждено — не всем.