Шеррилин Кеньон - Темные объятия

И что... это едят? Прекрасный обед для коровы, — но не для кельтского вождя!

Спокойно, Тейлон. Ты справишься.

— А кофе у вас есть?

— Кофе? Ещё чего не хватало! Эта отрава вас убьет. Могу предложить травяной чай.

— Вы всех гостей такой дрянью угощаете? — не выдержал Тейлон.

— Ох, какие мы грозные! Не с той ноги встали?

От такой наглости Тейлон даже растерялся. Так разговаривать с ним не осмеливался ни один смертный! Даже Ник Готье побаивался своего работодателя и знал в шутках меру.

— Ладно, — пробурчал он, так и не сообразив, что ответить. — Где у вас ванная?

И тут же понял, что это вопрос опасный . Пожалуйста, пусть ванная окажется здесь, а не снаружи, на заднем дворе!

— Вон там, — указала она на дальний и темный угол.

Тот угол тоже был отгорожен занавеской. А он-то думал, времена средневековья остались

позади !..

Сладкие воспоминания молодости... но нет, цивилизация все-таки лучше.

Едва Тейлон задернул за собой занавеску и сбросил покрывало, как в ванную с мочалкой в руках и розовым полотенцем через плечо влетела Саншайн.

При виде его мужественной наготы она уронила полотенце и застыла, пожирая его глазами.

— Ухты! Вам кто-нибудь говорил, что у вас совершенное тело?

Тейлон почувствовал бы себя польщенным, если бы не ее тон, — тон восторженной ценительницы искусства в картинной галерее. В ее восхищении не было чувственности — лишь отстраненное любование и какой-то академический интерес. Как и у ее матери.

Нежная теплая ладошка пробежалась по его спине, по узорам татуировки.

— Не знаю, кто набивал вам тату, но это очень талантливый художник!

Рука ее скользнула к бедру — и по телу Тейл онапробежала дрожь.

— Это мой дядя, — вырвалось у него прежде, чем он сообразил, что лучше промолчать. О своем мире Тейлон ни с кем не разговаривал уже много столетий.

— Правда? Вот это да! — Женская рука скользнула к правому плечу, остановилась на изобра жениилука и стрелы — клейме Темных Охотников — А это откуда?

Тейлон дернул плечом, сбросив ее руку. Метку Охотника нельзя обсуждать с непосвященными.

— Неважно.

Только сейчас она заметила, что он возбужден, — и сделалась одного цвета с розовым полотенцем.

— Ох, простите! — пробормотала она. — Я... э-э... бывает, я что-то делаю, не подумав...

— Да, я заметил.

И, главное, продолжает пялиться на его эрекцию! Хоть бы из вежливости отвела взгляд!

— Какой же вы... большой!

Впервые за тысячу с лишним лет щеки Тейлона запылали, и он поспешно прикрылся полотенцем.

Только тут она оторвалась от созерцания его наготы.

— Ну ладно... я, собственно, хотела дать вам бритву.

С этими словами она повернулась к нему спиной, опустилась на колени и принялась рыться в ящиках низенького шкафчика — разумеется, розового.

Тейлон стиснул зубы. Эта женщина сведет его с ума! Неужели она не понимает, что в такой позе ее прозрачное платье туго обтягивает самую сексуальную на свете попку? Не думает о том, как выглядят со стороны ее движения бедрами? У него заныло в чреслах — так хотелось подойти к ней сзади, поднять эту полупрозрачную ткань, мощным движением войти в нее — и скользить взад и вперед, пока оба они не упадут без сил, усталые и счастливые...

Да, эта женщина определенно может удовлетворить мужчину! Восхитительно женственная, с соблазнительными выпуклостями в нужных местах — именно такие ему по душе...

Тут она поднялась на ноги и протянула ему бритву и зубную щетку. Угадайте, какого цвета?

— А что-нибудь не розовое у вас есть? — без особой надежды поинтересовался Тейлон.

— Есть еще одна бритва, пурпурная. Хотите?

— Да, если можно.

Саншайн снова порылась в шкафчике и вручила ему вторую бритву, более насыщенного розового оттенка.

— Какая же она пурпурная? — вздохнул Тейлон. — Она тоже розовая.

Саншайн закатила глаза.

— Еще есть перочинный ножик. Принести?

Искушение было велико, но Тейлон согласился на «пурпурную» бритву.

Саншайн не шевелилась, пока он не скрылся в душевой и не задернул за собой занавеску. Лишь тогда она позволила себе глубоко вздохн уть.Боже правый, что за красавец! Обязательно надо его нарисовать — хотя бы углем!

На него невозможно смотреть спокойно. Тело... лицо... взгляд... И даже если зажмуришься — это не поможет: останется голос. Глубокий чувственный голос со странным акцентом, как будто сразу и английским, и шотландским. Голос, от которого внутри у нее что-то дрожит и плавится.

Обмахнув руками разгоряченное лицо, Саншайн заставила себя вернуться на кухню. Хотя больше всего ей сейчас хотелось сорвать с себя одежду, шагнуть к нему под душ — и намыливать, намыливать, намыливать его огромное, мощное, мускулистое тело, пока он не запросит пощады!

Она представила себе эти мышцы, перекатывающиеся под гладкой кожей... у нее под пальцами... Рай. Просто рай.

И даже не разозлился из-за штанов! Уму непостижимо. Любой на его месте давным-давно обругал бы ее на чем свет стоит. А она, разумеется, указала бы ему на дверь.

А он только пожал плечами и кивнул. Ну и выдержка!

Теперь, задумавшись об этом, она сообразила, что ее гость почти вообще не проявляет своих чувств. Само спокойствие и сдержанность. Непривычно... и очень, очень приятно.

— Эй, Стив! — позвала она.

— Я не Стив, — откликнулся он из душа. — Меня зовут Тейлон.

— Тейлон... а дальше?

— Просто Тейлон.

Саншайн улыбнулась. Тейлон. Имя ему подходит.

— Вы что-то хотели? — спросил он.

— Что? — не поняла она.

— Вы меня позвали. Хотите о чем-то спросить?

Саншайн закусила губу, пытаясь сосредоточиться.

— Ой... Язабыла!

Из-за занавески сквозь шум воды донесся хрипловатый смешок. Ну вот, пожалуйста: любой другой парень решил бы, что над ним издеваются, а этот только смеется!

Следующие пять минут Саншайн искала блокнот для набросков — и наконец нашла. В холодильнике. Кстати, уже не в первый раз. Присев на стойку, она начала рисовать свое новейшее приобретение.

Тейлона.

Она тщательно переносила на бумагу точе ныечерты его лица и сложную татуировку на теле.Никогда еще на пути Саншайн не встречались, натурщики таких совершенных пропорции! Художница сама не заметила, как, погрузившись в творчество, забыла обо всем, кроме красоты, которую стремилась воспроизвести на бумаге... Забыла даже о том, что источник ее вдохновения совсем рядом, — моется под ду шем,отделенный от нее только занавеской.

Очнулась она, лишь когда он вышел на кух ню,— босиком, с влажным полотенцем вокруг бедер.

Ой, мамочки!

Она невольно поднесла руку ко рту, сдерживая возглас восхищения. Его золотистые волосы — кроме двух косичек, раскачивавшихся в такт шагам — теперь были зачесаны назад и блестели от влаги. На фоне светлой кожи и золотых волос особенно поражали глаза — сверкающие и черные, как ночь: в них читались острый ум и какая-то загадочная власть. Никогда она не видела у блондинов таких темных глаз.