Шеррилин Кеньон - Темные объятия

Взгляд его упал на розовую косметичку на столе. Забыла — как и расческу, и ленты для кос.

Бедная Саншайн, вечно она все забывает.

— Спейрр!

Он резко обернулся.

— Сиара? Ты тоже пришла, чтобы меня осудить?

— Nae , brathair .Просто хочу поговорить с тобой.

— О чем?

Она потянулась к нему, но уронила руку, вспомнив, что не может его коснуться.

— Хочу попрощаться. Бог Бран снова предложил мне пройти перерождение, и я согласилась.

При этих словах Тейлону показалось, что из его легких разом выкачали весь воздух.

Он не мог шевельнуться.

Не мог вздохнуть.

Сиара тоже его покинет?!

Nae ! — рвался крик из его груди.

Она не может уйти! Только не сейчас! Ведь она — единственное утешение, которое еще осталось у него!

Но он знал, что никогда не скажет об этом сестре.

Ни словом, ни взглядом не даст понять, как она ему нужна.

Ведь она все бросит, от всего откажется и останется с ним!

А он не вправе лишать ее будущего. Лишать жизни.

— Почему же на этот раз ты решила согласиться? — спросил он, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно и ровно.

— Настало время, Спейрр. Я хочу прожить жизнь, которую у меня так рано отняли. Хочу обрести все, чего лишилась. Любовь. Детей. Даже работу и дом в кредит.

В ответ на ее попытку пошутить он не смог даже улыбнуться. Свирепая, всепоглощающая боль пожирала его заживо.

Но сердцем он понимал: Сиара права. Настало время восстановить справедливость: она должна вернуть себе то, чего лишила ее людская жестокость много столетий назад.

Она это заслужила. Разве он не желал ей счастья? И теперь, когда она готова обрести его, — не встанет у нее на пути.

— Я буду скучать по тебе.

— И я по тебе, brathair .

Он с трудом растянул непослушные губы в улыбку:

— Желаю тебе всего самого лучшего, lurach .Пусть у тебя будет все, чего ты хочешь. Мое сердце — с тобой.

— Знаю, Спейрр. Я тоже тебя люблю. И ни за что бы тебя не покинула, но ведь теперь у тебя есть Нинья, и ты больше не одинок.

Ты не знаешь... и не узнаешь.

Он стоически кивнул:

— Я всегда буду помнить о тебе, Сиара.

Она печально вздохнула:

— Мне пора. Прощай, Спейрр.

Тейлон не смог ответить «прощай». Язык отказывался выговорить это слово. Как будто, пока оно не сказано, еще оставалась какая-то призрачная надежда.

Как он хотел проснуться — и увидеть, что все это было просто дурным сном!

Но это не сон. Все это происходит на самом деле.

Саншайн ушла.

Теперь уходит и Сиара.

Никого не осталось.

Словно окаменев, смотрел он, как Сиара медленно растворяется в воздухе.

А когда она исчезла, Тейлон рухнул на пол и позволил себе то, чего не делал со дня похорон Ниньи.

Зарыдал.

Он оплакивал своего отца, павшего под мечами саксов, пока маленький Спейрр охранял в тайном убежище мать и сестер.

Оплакивал мать и сестру, на его глазах умерших от черной оспы. В то время он целыми днями работал на Гару, жестокую старуху, находившую удовольствие в его мучениях, а ночами ухаживал за сестрами и больной матерью.

Он вспоминал Сиару — безутешно плачущую кроху у него на руках. Вспоминал, как после смерти матери Гара выставила их за порог — в темную морозную ночь.

Тогда мела метель, и единственное, о чем он молил богов, — чтобы сестра выжила.

Она была всем, что у него осталось.

Он нес ее, безутешно плачущую, сквозь ветер и снег, бьющий в лицо. Много миль по заснеженной пустыне прошел он, чтобы добраться до родины своей матери.

Ради своей сестры он умолял жестоких воинов о пощаде, унижался перед ними, безропотно позволил избить себя до полусмерти.

Только ради нее. Никогда и ничего он не просил для себя.

Пока не встретил Нинью.

Она подарила ему счастье, а потом, по собственной глупости, он ее потерял.

Навсегда. Никогда больше им не быть вместе.

Я — одиночество.

Я — вечная скорбь.

Тейлон взревел от ярости.

Вдруг что-то привлекло его внимание. Из-под края матраса виднелся лист бумаги — или, быть может, даже несколько листов.

Он бросился туда.

Сердце его замерло, а потом гулко заколотилось в груди.

Это оставила для него Саншайн. Три картины — три пейзажа, запечатлевших его хижину, причал и вид на болото в солнечный полуденный час.

Тейлон долго смотрел на яркие, сияющие краски дня, любовно и искусно воспроизведенные на бумаге.

Пейзажи были прекрасны, но далеко не так совершенны, как создавшая их художница.

Женщина, оставившая ему на прощание самые дорогие свои дары.

Между двумя картинами Тейлон обнаружил записку.

С колотящимся сердцем развернул ее и прочел:

Я написала для тебя болото, каким его вижу. Но тебя — таким, каким тебя вижу, — написать не смогла.

Ни кистью, ни углем не воспроизвести то, что я вижу в тебе. Не запечатлеть на бумаге звук твоего голоса, шепчущего мое имя. Прикосновение твоих сильных рук.

Твою страсть, когда ты входишь в меня.

Я люблю тебя, Тейлон. Знаю, нам не суждено быть вместе. Дикому зверю в неволе не выжить.

У тебя своя жизнь — у меня тоже. Но хочу, чтобы порой ты вспоминал обо мне — и улыбался.

С вечной любовью,

Саншайн

Эту записку Тейлон перечитал четыре раза.

Много столетий он любил Нинью. Но, оказывается, любил и вполовину не так сильно, как Саншайн!

«Да, битву с богом можно выиграть», — прозвучал у него в мозгу голос Ашерона.

Тейлон судорожно вздохнул.

Он может выиграть. А значит — должен попытаться.

Завтра, когда начнется Карнавал, он выйдет на охоту и будет исполнять свой долг. Он не подведет Ашерона.

Но потом...

Потом он вызовет Камула на поединок — и покончит со всем этим раз и навсегда.

К рассвету завтрашнего дня одному из них — человеку или богу — придется умереть.

Рядом с Ашероном Саншайн было не по себе. Огромного роста, широкоплечий, с такими странными глазами...

Она вздрогнула.

Взор его серебристых глаз, казалось, закрадывается ей прямо в душу. Читает каждую ее мысль.

Бросив рюкзак возле кушетки, она наблюдала, как он крадущимся шагом хищника обходит ее квартиру, проверяя, нет ли здесь посторонних. Чувствовалось, впрочем, что это скорее давняя привычка, чем реальное предчувствие опасности.

Движения Ашерона останавливали на себе внимание с первого взгляда. Удивительно, что такой огромный человек передвигается так легко и бесшумно! Но это не все: в его походке и в наклоне головы было что-то зовущее, властно влекущее к себе, какая-то неодолимая хищная сексуальность — настолько, что даже сейчас, несмотря на все свои злоключения, Саншайн едва сдерживала желание подойти и прикоснуться к нему. Казалось, от него исходят какие-то мощнейшие феромоны.